Позднее утро было восхитительным: солнце уже поднялось над землей и заглядывало робкими лучами в комнату, щебет уличных птиц просачивался сквозь приоткрытую створку, под тонким одеялом было тепло и уютно.

Смачно зевнув, я перевернулся на другой бок и снова попытался заснуть, однако просыпающийся организм гнул свое - тягучая тяжесть в паху будила нескромные желания. Почему-то многие из моих знакомых недолюбливали утренний стояк, говорили, что им толком в сексе не воспользуешься - сложно кончить. Я же наоборот от этого ловил всегда особый кайф. Растягивать удовольствие до мелких спазмов со сладковатым послевкусием - что может быть приятнее?

Одной рукой взявшись за источник сладостного раздражения и начав лениво поглаживать, двигая нежную кожицу по стволу, другой привычно потянулся к прикроватной тумбочке, пока вдруг не вспомнил, какой сегодня день, точнее, какой день был вчера. Вчера я выиграл длительный судебный процесс.

По воле старого маразматика, называвшегося моим дедом, но никогда не бывшим им фактически, последние пять месяцев мне пришлось довольствоваться резиновым изделием вместо горячего мужского члена внутри. Что может быть приятнее растягивания удовольствия? Пожалуй, только его растягивание вместе с человеком, мужчиной - когда в тебя, облапив всего, вколачивается эдакая махина, урчащая от наслаждения, и тебя плющит от осознания, насколько ему хорошо с тобой, насколько ему нужен именно ты в данный момент…

Дедуля, прежде чем скопытиться, вдруг вспомнил о том, что когда-то у него была дочь, и решил наверстать упущенное удовольствие от общения с родственниками. Однако родители - занятые, между прочим, люди, бизнесмен и бизнесвумен, добившиеся всего сами, без дедовой помощи - послали его куда подальше. Поняв, что там ловить нечего, неунывающий старый маразматик переключился на меня, своего единственного внука. Но и тут его ждал облом. Мало того, что с ним не захотели разговаривать, так внучок еще геем оказался.

Наверное, это обстоятельство помогло ему быстрее склеить ласты, но мне от этого ни холодно ни жарко - мало того, что всю жизнь чах над своим богатством, как Кощей Бессмертный над златом, так еще и завещание составил так, что либо я отрекаюсь от своей сущности и условно получаю все его имущество, либо сосу то, что под руку попадется, и завидую благотворительным организациям, которым оно достанется. Условно - это потому, что дедуля, чтоб его там кашель не отпускал, поставил такие суперэкономичные условия наследования, что реально воспользоваться деньгами становилось проблематично. И хотя я в деньгах недостатка не имел, все же тут уже пошел на принцип: до зубовного скрежета захотелось развеять по ветру все его состояние, которое когда-то очень облегчило бы полунищенское существование нашей небольшой семьи. Хотелось отомстить за мать, которая после моего рождения не смогла больше иметь детей, потому что дед “не услышал” просьбы, а отец, тогда еще только начинающий свое дело, не смог насобирать нужной суммы на неотложную операцию. Сейчас родители вообще, наверное, и не вспоминают об этом факте - их детище, торговый бизнес, забирает все свободное время, так что, возможно, все и к лучшему… Но деда хотелось проучить.

Радовало только то, что “мои” пункты завещания писались без привлечения адвоката - дедуля стыдился внука-гея. Эта маленькая деталь впоследствии и помогла мне выиграть судебный процесс в маленьком городке в одном из южных штатов Америки - многие пункты, в том числе и запрет на секс с мужчиной, были признаны незаконными и ограничивающими свободу выбора человека. Так что со вчерашнего дня я владел многомилионным состоянием с некоторыми оговорками - все же суд признал право завещателя указывать, как и на что будут потрачены его денежки.

К сожалению, на родине такой процесс получил бы широкую и нежелательную огласку, так что я уехал за границу ради такого дела. Почему именно в американскую глубинку? Да просто вспомнил старенький сериал “Твин Пикс” и подумал, что хочу ощутить ту самую атмосферу безмятежности и плавности бытия, которая присуща тихим провинциальным городкам этой страны. И действительно, мировые проблемы и кризисы обходят стороной такие местечки или вязнут на подходе, как мухи в сиропе, не долетая до ушей провинциалов.

Погладив в последний раз приятно напряженный орган, все же пересилил себя и встал с постели - пора было отправляться на поиски приключений на свою пятую точку, за месяцы судебных разбирательств жутко соскучившуюся по этим самым приключениям. Меня ждал городок побольше, какие в России принято гордо именовать “райцентр”.

Первым, что я купил вчера на дедовы денежки, стала тачка, которую сразу же отдал на тюнинг. Деньги творят чудеса - сегодня утром она уже стояла под окнами, готовая к путешествию. Быстро помывшись и позавтракав, спустился на крыльцо, чтобы оглядеть еще раз свое приобретение. Великовато, конечно, но что поделать - это же автобус.

Дедуля, чтоб ему там икалось не по-детски, одним из пунктов в завещании прописал, чтоб я не мог купить легковой автомобиль на его деньги, полагая - надо сказать, небезосновательно - что данный атрибут красивой жизни будет вызывать повышенный нежелательный интерес у молодых людей к моей персоне. По завещанию я должен был пользоваться общественным транспортом, пока не заработаю на машину сам.

Свои деньги, которые я накопил за время работы в отцовской фирме после окончания университета, полностью потратил на переезд, обустройство и оплату дотошного юриста. Этот крючкотвор с поистине американской въедливостью объяснил мне, как можно ездить с комфортом, не нарушая условие завещания: нигде же не прописано, что транспорт должен быть муниципальным, а для того, чтобы назвать его общественным (термин достаточно расплывчатый), достаточно прокатить несколько человек в своем автобусе и заснять это на видео в качестве доказательства, если вдруг кому придет в голову проверить выполнение условий.

В моем “общественном” автобусе, просторном, светлом из-за больших окон, после вчерашней переделки появился удобный диван с баром в конце салона, а место водителя отделялось теперь от салона непрозрачной ширмой - все как в современных автомобилях премиум-класса.

Объяснив на ломаном английском маршрут поездки водителю, нанятому вчера же, запрыгнул внутрь. Мы отправились в “райцентр” - прокатиться по известным гей-точкам, чтобы выбрать лучшую.

На диван не хотелось, так что я уселся в кресле у окна где-то в центре салона, откинул свою спинку немного назад, впередистоящего кресла - вперед, и примостился птичкой-галочкой в получившемся углублении, закинув ноги на спинку выше носа. Рюкзак швырнул рядом, закрыл глаза и начал релаксировать под рев двигателя и шум трассы.

На выезде из встретившегося по пути городка автобус свернул на другую дорогу, повернувшись моими окнами к яркому солнцу, и остановился на светофоре. Я поморщился и открыл глаза, собираясь пересесть подальше от света, да так и замер, открыв при этом еще и рот - прямо напротив меня на соседней полосе в небольшой пробке перед светофором стоял большой черный джип, водитель и пассажир которого смачно целовались, притягивая друг друга за шею, агрессивно засасывая и характерно двигая головами, то сближаясь, то отдаляясь. Я сидел спиной к движению (сиденья в автобусе были повернуты к центру салона, как в электричках), так что смог рассмотреть всю картину в деталях.

Водитель, рыжий веснушчатый тип, отпрянул назад, улыбнувшись, что-то сказал своему коротко стриженному темноволосому спутнику. Тот подался еще сильнее к центру, повернулся назад и… начал сосаться с типом с заднего сидения.

Я сглотнул, неотрывно наблюдая за целующимися, отметив краем сознания, что обхватившая затылок рука принадлежит такому же крупному мужчине, как те, что сидели на передних сидениях. Облизнулся, почувствовав, как кровь прилила к щекам и пересохло горло. Посмотрел на позабытого водителя - тот в ответ сверлил меня серыми глазами. Кажется, меня засекли - рыжий, не прерывая контакта взглядов, что-то произнес, и все четыре головы вопросительно уставились на меня. Четыре?! На заднем сиденье, оказывается, сидели двое, одного из них я сначала не заметил.

Это кто дневалит? - спросила она, подходя ближе. - Костя?.. Морозка вернулся, не знаешь?
- Выходит, ты на сеновале спала? - сказал Костя с досадой и разочарованием. - Вот не знал! Морозку не жди - загулял в дым: по коню поминки справляет... Холодно, да? Дай спичку... Она отыскала коробок, - он закурил, прикрыв огонь большими ладонями, потом осветил ее:
- А ты сдала, молоденькая... - и улыбнулся.
- Возьми их себе... - Она подняла воротник и вышла за ворота.
- Куда ты?
- Пойду искать его!
- Морозку?.. Здорово!.. Может, я его заменю?
- Нет, навряд ли...
- Это с каких же таких пор? Она не ответила. <Ну - свойская девка>, - подумал дневальный. Было так темно, что Варя с трудом различала дорогу. Начал накрапывать дождик. Сады шумели все тревожней и глуше. Где-то под забором жалобно скулил продрогший щенок. Варя ощупью отыскала его и сунула за пазуху, под шинель, - он сильно дрожал и тыкался мордой. У одной из хат ей попался дневальный Кубрака, - она спросила, не знает ли он, где гуляет Мо-розка. Дневальный направил ее к церкви. Она исходила полдеревни без всякого результата и, расстроившись вконец, повернула обратно. Она так часто сворачивала из одного переулка в другой, что забыла дорогу, и теперь шла наугад, почти не думая о цели своих странствований; только крепче прижимала к груди потеплевшего щенка. Прошло, наверное, не меньше часа, пока она попала на улицу, ведущую к дому. Она свернула в нее, хватаясь свободной рукой за плетень, чтобы не поскользнуться, и, сделав несколько шагов, чуть не наступила на Морозку. Он лежал на животе, головой к плетню, подложив под голову руки, и чуть слышно стонал, - как видно, его только что рвало. Варя не столько узнала его, сколько почувствовала, что это он, - не в первый раз она заставала его в таком положении.
- Ваня! - позвала она, присев на корточки и положив ему на плечо свою мягкую и добрую ладонь. - Ты чего тут лежишь? Плохо тебе, да? Он приподнял голову, и она увидела его измученное, опухшее, бледное лицо. Ей стало жаль его - он казался таким слабым и маленьким. Узнав ее, он криво улыбнулся и, тщательно следя за исправностью своих движений, сел, прислонился к плетню и вытянул ноги.
- А-а... это вы?.. М-мое вам почтение... - пролепетал он ослабевшим голосом, пытаясь, однако, перейти на тон развязного благополучия. - М-мое вам почтение, товарищ... Морозова...
- Пойдем со мной, Ваня, - она взяла его за руку. Или ты, может, не в силах?.. Обожди - сейчас все устроим, я достучусь... - И она решительно вскочила, намереваясь попроситься в соседнюю избу. Она ни секунды не колебалась в том, удобно ли темной ночью стучаться к незнакомым людям и что могут подумать о ней самой, если она ввалится в избу с пьяным мужчиной, - она никогда не обращала внимания на такие вещи. Но Морозка вдруг испуганно замотал головой и захрипел:
- Ни-ни-ни... Я тебе достучусь!.. Тише!.. - И он потряс сжатыми кулаками у своих висков. Ей показалось даже, что он потрезвел от испуга. - Тут Гончаренко стоит, разве н-не-известно?.. Да как же м-можно...
- Ну и что ж, что Гончаренко? Подумаешь - барин...
- Н-нет, ты не знаешь, - он болезненно сморщился и схватился за голову, - ты же не знаешь - зачем же?.. Ведь он меня за человека, а я... ну, как же?.. Не-ет, разве можно...
- И что ты мелешь без толку, миленький ты мой, сказала она, снова опустившись на корточки рядом с ним. - Смотри - дождик идет, сыро, завтра в поход идти, пойдем, миленький...
- Нет, я пропал, - сказал он как-то уж совсем грустно и трезво. - Ну, что я теперь, кто я, зачем, - подумайте, люди?.. - И он вдруг жалобно повел вокруг своими опухшими, полными слез глазами. Тогда она обняла его свободной рукой и, почти касаясь губами его ресниц, зашептала ему нежно и покровительственно, как ребенку:
- Ну, что ты горюешь? И чем тебе может быть плохо?.. Коня жалко, да? Так там уж другого припасли, - такой добрый коник... Ну, не горюй, милый, не плачь, - гляди, какую я собачку нашла, гляди, какой кутенок! - И она, отвернув ворот шинели, показала ему сонного вислоухого щенка. Она была так растрогана, что не только ее голос, но вся она точно журчала и ворковала от доброты.
- У-у, цуцик! - сказал Морозка с пьяной нежностью и облапил его за уши. - Где ты его?.. К-кусается, стерва...
- Ну, вот видишь!.. Пойдем, миленький... Ей удалось поднять его на ноги, и так, увещевая его и отвлекая от дурных мыслей, она повела его к дому, и он уже не сопротивлялся, а верил ей. За всю дорогу он ни разу не напомнил ей о Мечике, и она тоже не заикнулась о нем, как будто и не было между ними никакого Мечика. Потом Морозка нахохлился и вовсе замолчал: он заметно трезвел. Так дошли они до той избы, где стоял Дубов. Морозка, вцепившись в перекладинки лестницы, пытался влезть на сеновал, но ноги не слушались его.
- Может, подсобить? - спросила Варя.
- Нет, я сам, дура! - ответил он грубо и сконфуженно.
- Ну, прощай тогда... Он отпустил лестницу и испуганно посмотрел на нее:
- Как <прощай>?
- Да уж как-нибудь. - Она засмеялась деланно и грустно. Он вдруг шагнул к ней и, неловко обняв ее, прижался к ее лицу своей неумелой щекой. Она почувствовала, что ему хочется поцеловать ее, и ему действительно хотелось, но он постыдился, потому что парни на руднике редко ласкали девушек, а только сходились с ними; за всю совместную жизнь он поцеловал ее только один раз - в день их свадьбы, - когда был сильно пьян и соседи кричали <горько>. <... Вот и конец, и все обернулось по-старому, будто и не было ничего, - думала Варя с грустным, тоскливым чувством, когда насытившийся Морозка заснул, прикорнув возле ее плеча. - Снова по старой тропке, одну и ту же лямку - и все к одному месту... Но боже ж мой, как мало в том радости!> Она повернулась спиной к Морозке, закрыв глаза и поджав по-сиротски ноги, но ей так и не удалось заснуть... Далеко за селом, с той стороны, где начинался Хаунихедзский волостной тракт и где стояли часовые, раздались три сигнальных выстрела... Варя разбудила Морозку, - и, только он поднял свою кудлатую голову, снова ухнули за селом караульные берданы, и тотчас же в ответ им, прорезая ночную темь и тишь, полилась, завыла, затакала волчья пулеметная дробь... Морозка сумрачно махнул рукой и вслед за Варей полез с сеновала. Дождя уж не было, но ветер покрепчал; где-то хлопала ставня, и мокрый желтый лист вился во тьме. В хатах зажигали огни. Дневальный, крича, бегал по улице и стучал в окошки. В течение нескольких минут, пока Морозка добрался до пуни и вывел своего Иуду, он вновь перечувствовал все, что произошло с ним вчера. Сердце у него сжалось, когда он представил себе убитого Мишку с остекленевшими глазами, и вспомнил вдруг, с омерзением и страхом, все свое вчерашнее недостойное поведение: он, пьяный, ходил по улицам, и все видели его, пьяного партизана, он орал на все село похабные песни. С ним был Мечик, его враг, они гуляли запанибрата, и он, Морозка, клялся ему в любви и просил у него прощения - в чем? за что?.. Он чувствовал теперь всю нестерпимую фальшь этих своих поступков. Что скажет Ле-винсон? И разве можно, на самом деле, показаться на глаза Гон-чаренке после такого дебоша? Большинство его товарищей уже седлали коней и выводили их за ворота, а у него все было неисправно: седло - без подпруги, винтовка осталась в избе Гончаренки.
- Тимофей, друг, выручи!.. - жалобным, чуть не плачущим голосом взмолился он, завидев Дубова, бежавшего по двору. - Дай мне запасную подпругу - у тебя есть, я видал...
- Что?! - заревел Дубов. - А где ты раньше был?! Бешено ругаясь и расталкивая лошадей, так что они взнялись на дыбы, он полез к своему коню за подпругой. На!.. - гневно сказал он, через некоторое время подходя к Морозке, и вдруг изо всей силы вытянул его подпругой по спине. <Конечно, теперь он может бить меня, я того заслужил>, - подумал Морозка и даже не огрызнулся - он не почувствовал боли. Но мир стал для него еще мрачнее. И эти выстрелы, что трещали во тьме, эта темь, судьба, что поджидала его за околицей, - казались ему справедливой карой за все, что он совершил в жизни. Пока собирался и строился взвод, стрельба занялась полукругом до самой реки, загудели бомбометы, и дребезжащие сверкающие рыбы взвились над селом. Бакланов, в перетянутой шинели, с револьвером в руке, подбежал к воротам, кричал:
- Спешиться!.. Построиться в одну шеренгу!.. Человек двадцать оставишь при конях, - сказал он Дубову.
- За мной! Бегом!.. - крикнул он через несколько минут и ринулся куда-то во тьму; за ним, на ходу запахивая шинели, расстегивая патронташи, побежала цепь. Дорогой им встретились убегавшие часовые.
- Их там несметная сила! - кричали они, панически размахивая руками. Грохнул орудийный залп; снаряды взорвались в центре села, осветив на миг кусочек неба, покривившуюся колокольню, поповский сад, блистающий в росе. Потом небо стало еще темнее. Снаряды рвались теперь один за другим, с короткими, равными промежутками. Где-то на краю занялось полымя - загорелся стог или изба. Бакланов должен был задержать врага до тех пор, пока Ле-винсон успеет собрать отряд, рассыпанный по всему селу. Но Бакланову не удалось даже подвести взвод к поскотине: он увидал при вспышках бомб бегущие к нему навстречу неприятельские цепи. По направлению стрельбы и по свисту пуль он понял, что неприятель обошел их с левого фланга, от реки, и, вероятно, вот-вот вступит в село с того конца. Взвод начал отстреливаться, отступая наискось в правый угол, перебегая звеньями, лавируя по переулкам, садам и огородам. Бакланов прислушивался к перепалке возле реки, - она передвигалась к центру, - как видно, тот край был теперь занят неприятелем. Вдруг от главного тракта со страшным визгом промчалась вражеская конница, видно было, как стремительно лилась по улице темная, грохочущая многоголовая лава людей и лошадей. Уже не заботясь о том, чтобы задержать неприятеля, Бакланов вместе со взводом, потерявшим человек десять, побежал по незанятому клину по направлению к лесу. И почти у самого спуска в ложбину, где тянулся последний ряд изб, они натолкнулись на отряд во главе с Левинсоном, поджидавшим их. Отряд заметно поредел.
- Вот они, - облегченно сказал Левинсон. - Скорей по коням! Они побрали лошадей и во весь опор помчались к лесу, черневшему в низине. Очевидно, их заметили - пулеметы затрещали вслед, и сразу запели над головами ночные свинцовые шмели. Огненно дребезжащие рыбы вновь затрепетали в небе. Они ныряли с высоты, распустив блистательные хвосты, и с громким шипением вонзались в землю у лошадиных ног. Лошади шарахались, вздымая кровавые жаркие пасти и крича, как женщины, - отряд смыкался, оставив позади копошащиеся тела. Оглядываясь назад, Левинсон видел громадное зарево, полыхавшее над селом, - горел целый квартал, - на фоне этого зарева метались одиночками и группами черные огненноликие фигурки людей. Сташинский, скакавший рядом, вдруг опрокинулся с лошади и несколько секунд продолжал волочиться за ней, зацепившись ногой за стремя, потом он упал, а лошадь понеслась дальше, и весь отряд обогнул это место, не решаясь топтать мертвое тело.
- Левинсон, смотри! - возбужденно крикнул Бакланов и показал рукой вправо. Отряд был уже в самой низине и быстро приближался к лесу, а сверху, пересекая линию черного поля и неба, мчалась ему наперерез неприятельская кавалерия. Лошади, вытянувшие черные головы, и всадники, согнувшиеся над ними, показывались на мгновение на более светлом фоне неба и тотчас же исчезали во тьме, перевалив сюда, в низину.
- Скорей!.. Скорей!.. - кричал Левинсон, беспрерывно оглядываясь и пришпоривая жеребца. Наконец они достигли опушки и спешились. Бакланов со взводом Дубова опять остался прикрывать отступление, а остальные ринулись в глубь леса, ведя под уздцы лошадей. В лесу было спокойней и глуше: стрекот пулеметов, ружейная трескотня, орудийные залпы остались позади и казались уже чем-то посторонним, они точно не задевали лесной тишины. Только слышно было иногда, как где-то в глубине, ломая деревья, с грохотом ложатся снаряды. В иных местах зарево, прорвавшись в чащу, бросало на землю и на древесные стволы сумрачные, медные, темнеющие по краям блики, и виден был окутывающий стволы сырой, точно окровавленный мох. Левинсон передал свою лошадь Ефимке и пропустил вперед Кубрака, указав ему, в каком направлении идти (он выбрал это направление только потому, что обязан был дать отряду какое-то направление), а сам стал в сторонке, чтобы посмотреть, сколько же у него осталось людей. Они проходили мимо него, эти люди, - придавленные, мокрые и злые, тяжело сгибая колени и напряженно всматриваясь в темноту; под ногами у них хлюпала вода. Иногда лошади проваливались по брюхо - почва была очень вязкая. Особенно трудно приходилось поводырям из взвода Дубова, - они вели по три лошади, только Варя вела две - свою и Морозкину. А за всей этой вереницей измученных людей тянулся по тайге грязный, вонючий извивающийся след, точно тут проползло какое-то смрадное, нечистое пресмыкающееся. Левинсон, прихрамывая на обе ноги, пошел позади всех. Вдруг отряд остановился...
- Что там случилось? - спросил он.
- Не знаю, - ответил партизан, шедший перед ним. Это был Мечик.
- А ты узнай по цепи... Через некоторое время вернулся ответ, повторенный десятками побелевших трепетных уст:
- Дальше идти некуда, трясина... Левинсон, превозмогая внезапную дрожь в ногах, побежал к Кубраку. Едва он скрылся за деревьями, как вся масса людей отхлынула назад и заметалась во все стороны, но везде, преграждая дорогу, тянулось вязкое, темное, непроходимое болото. Только один путь вел отсюда - это был пройденный ими путь туда, где мужественно бился шахтерский взвод. Но стрельба, доносившаяся с опушки леса, уже не казалась чем-то посторонним, она имела теперь самое непосредственное отношение к ним, теперь она как будто даже приближалась к ним, эта стрельба. Людьми овладели отчаяние и гнев. Они искали виновника своего несчастия, - конечно же, это был Левинсон!.. Если бы они могли сейчас видеть его все разом, они обрушились бы на него со всей силой своего страха, - пускай он выводит их отсюда, если он сумел их завести!.. И вдруг он действительно появился среди них, в самом центре людского месива, подняв в руке зажженный факел, освещавший его мертвенно-бледное бородатое лицо со стиснутыми зубами, с большими горящими круглыми глазами, которыми он быстро перебегал с одного лица на другое. И в наступившей тишине, в которую врывались только звуки смертельной игры, разыгравшейся там, на опушке леса, - его нервный, тонкий, резкий, охрипший голос прозвучал слышно для всех:
- Кто там расстраивает ряды?.. Назад!.. Только девчонкам можно впадать в панику... Молчать! взвизгнул он вдруг, по-волчьи щелкнув зубами, выхватив маузер, и протестующие возгласы мгновенно застыли на губах. - Слушать мою команду! Мы будем гатить болото - другого выхода нет у нас... Борисов (это был новый командир 3-го взвода), оставь поводырей и иди на подмогу Бакланову! Скажи ему, чтобы держался до тех пор, пока не дам приказа отступать... Кубрак! Выделить трех человек для связи с Баклановым... Слушайте все! Привяжите лошадей! Два отделения - за лозняком! Не жалеть шашек... Все остальные - в распоряжение Кубрака. Слушать его беспрекословно. Кубрак, за мной!.. - Он повернулся к людям спиной и, согнувшись, пошел к трясине, держа над головой дымящее смолье. И притихшая, придавленная, сбившаяся в кучу масса людей, только что в отчаянии вздымавшая руки, готовая убивать и плакать, вдруг пришла в нечеловечески быстрое, послушное яростное движение. В несколько мгновений лошади были привязаны, стукнули топоры, затрещал ольховник под ударами сабель, взвод Борисова побежал во тьму, гремя оружием и чавкая сапогами, навстречу ему уже тащили первые охапки мокрого лозняка... Слышался грохот падающего дерева, и громадная, ветвистая, свистящая махина шлепалась во что-то мягкое и гибельное, и видно было при свете зажженного смолья, как темно-зеленая, поросшая ряской, поверхность вздувалась упругими волнами, подобно телу исполинского удава. Там, цепляясь за сучья, - освещенные дымным пламенем, выхватывавшим из темноты искаженные лица, согнутые спины, чудовищные нагромождения ветвей, - в воде, в грязи, в гибели копошились люди. Они работали, сорвав с себя шинели, и сквозь разодранные штаны и рубахи проступали их напряженные, потные, исцарапанные в кровь тела. Они утратили всякое ощущение времени, пространства, собственного тела, стыда, боли, усталости. Они тут же черпали шапками болотную, пропахнувшую лягушечьей икрой воду и пили ее торопливо и жадно, как раненые звери... А стрельба подвигалась все ближе и ближе, делалась все слышнее и жарче. Бакланов одного за другим слал людей и спрашивал: скоро ли?.. скоро?.. Он потерял до половины бойцов, потерял Дубова, истекшего кровью от бесчисленных ран, и медленно отступал, сдавая пядь за пядью. В конце концов он отошел к лозняку, который рубили для гати, - дальше отступать было некуда. Неприятельские пули теперь густо свистели над болотом. Несколько человек работающих было уже ранено, - Варя делала им перевязки. Лошади, напуганные выстрелами, неистово ржали и вздымались на дыбы; некоторые, оборвав повода, метались по тайге и, попав в трясину, жалобно взывали о помощи. Потом партизаны, засевшие в лозняке, узнав, что гать окончена, бросились бежать. Бакланов, с ввалившимися щеками, воспаленными глазами, черный от порохового дыма, бежал за ними, угрожая опустошенным кольтом, и плакал от бешенства. Крича и размахивая смольем и оружием, волоча за собой упирающихся лошадей, отряд чуть не разом хлынул на плотину. Возбужденные лошади не слушались поводырей и бились, как припадочные; задние, обезумев, лезли на передних; гать трещала, разлезалась. У выхода на противоположный берег сорвалась с гати лошадь Мечика, и ее вытаскивали веревками, с исступленной матерной бранью. Мечик судорожно вцепился в скользкий канат, дрожавший в его руках от лошадиного неистовства> и тянул, тянул, путаясь ногами в грязном вербняке. А когда лошадь вытащили наконец, он долго не мог распутать узел, стянувшийся вокруг ее передних ног, и в яростном наслаждении вцепился в него зубами - в этот горчайший узел, пропитанный запахом болота и отвратительной слизью. Последними прошли через гать Левинсон и Гончаренко. Подрывник успел заложить динамитный фугас, и почти в тот момент, как противник достиг переправы, плотина взлетела на воздух. Через некоторое время люди очнулись и поняли, что наступило утро. Тайга лежала перед ними в сверкающем розовом инее. В просветы в деревьях проступали яркие клочки голубого неба, - чувствовалось, что там, за лесом, встает солнце. Люди побросали горящие головни, которые они до сих пор несли почему-то в руках, увидели свои красные, изуродованные руки, мокрых, измученных лошадей, дымившихся нежным, тающим паром, - и удивились тому, что они сделали в эту ночь.

Девятнадцать
В пяти верстах от того места, где происходила переправа, через трясину был перекинут мост - там пролегал государственный тракт на Тудо Ваку. Еще со вчерашнего вечера, опасаясь, что Ле-винсон не останется ночевать в селе, казаки устроили засаду на самом тракте, верстах в восьми от моста. Они просидели там всю ночь, дожидаясь отряда, и слышали отдаленные орудийные залпы. Утром примчался вестовой с приказом - остаться на месте, так как неприятель, прорвавшись через трясину, идет по направлению к ним. А через каких-нибудь десять минут после того, как проехал вестовой, отряд Левинсона, ничего не знавший о засаде и о том, что мимо только что промчался неприятельский вестовой, тоже вышел на ТудоВакский тракт. Солнце уже поднялось над лесом. Иней давно растаял. Небо раскрылось в вышине, прозрачно-льдистое и голубое. Деревья в мокром сияющем золоте склонялись над дорогой. День занялся теплый, непохожий на осенний. Левинсон рассеянным взглядом окинул всю эту светлую и чистую, сияющую красоту и не почувствовал ее. Увидел свой отряд, измученный и поредевший втрое, уныло растянувшийся вдоль дороги, и понял, как он сам смертельно устал и как бессилен он теперь сделать чтолибо для этих людей, уныло плетущихся позади него. Они были еще единственно не безразличны, близки ему, эти измученные верные люди, ближе всего остального, ближе даже самого себя, потому что он ни на секунду не переставал чувствовать, что он чем-то обязан перед ними; но он, казалось, не мог уже ничего сделать для них, он уже не руководил ими, и только сами они еще не знали этого и покорно тянулись за ним, как стадо, привыкшее к своему вожаку. И это было как раз то самое страшное, чего он больше всего боялся, когда вчерашним утром думал о смерти Метелицы... Он пытался взять себя в руки, сосредоточиться на чемнибудь практически необходимом, но мысль его сбивалась и путалась, глаза слипались, и странные образы, обрывки воспоминаний, смутные ощущения окружающего, туманные и противоречивые, клубились в его сознании беспрерывно сменяющимся, беззвучным и бесплотным роем... <Зачем эта длинная, бесконечная дорога, и эта мокрая листва, и небо, такое мертвое и ненужное мне теперь?.. Что я обязан теперь делать?.. Да, я обязан выйти в Тудо-Вакскую долину... вак...скую долину... как это странно - вак...скую долину... Но как я устал, как мне хочется спать! Что могут еще хотеть от меня эти люди, когда мне так хочется спать?.. Он говорит - дозор... Да, да, и дозор... у него такая круглая и добрая голова, как у моего сына, и, конечно, нужно послать дозор, а уж потом спать... спать... и даже не такая, как у моего сына, а... что?..>
- Что ты сказал? - спросил он вдруг, подняв голову. Рядом с ним ехал Бакланов.
- Я говорю, надо бы дозор послать.
- Да, да, надо послать; распорядись, пожалуйста... Через минуту кто-то обогнал Левинсона усталой рысью, Левинсон проводил глазами сгорбленную спину и узнал Мечика. Ему показалось что-то неправильное в том, что Мечик едет в дозор, но он не смог заставить себя разобраться в этой неправильности и тотчас же забыл об этом. Потом еще кто-то проехал мимо.
- Морозка! - крикнул Бакланов вслед уезжавшему. Вы все-таки не теряйте друг дружку из виду... <Разве он остался в живых? - подумал Левинсон. - А Дубов погиб... Бедный Дубов... Но что же случилось с Морозкой?.. Ах, да - это было с ним вчера вечером. Хорошо, что я не видел его тогда...> Мечик, отъехавший уже довольно далеко, оглянулся: Морозка ехал саженях в пятидесяти от него, отряд тоже был еще виден. Потом и отряд и Морозка скрылись за поворотом. Нивка не хотела бежать рысью, и Мечик машинально подгонял ее: он плохо понимал, зачем его послали вперед, но ему велели ехать рысью, и он подчинялся. Дорога вилась по влажным косогорам, густо заросшим дубняком и кленом, еще хранившим багряную листву. Нивка пугливо вздрагивала и жалась к кустам. На подъеме она пошла шагом. Мечик, задремавший в седле, больше не трогал ее. Иногда он приходил в себя и с недоумением видел вокруг все ту же непроходимую чащу. Ей не было ни конца, ни начала, как не было ни конца, ни начала тому сонному, тупому, не связанному с окружающим миром состоянию, в котором он сам находился. Вдруг Нивка испуганно фыркнула и шарахнулась в кусты, прижав Мечика к каким-то гибким прутьям... Он вскинул голову, и сонное состояние мгновенно покинуло его, сменившись чувством ни с чем не сравнимого животного ужаса: на дороге в нескольких шагах от него стояли казаки.
- Слезай!.. - сказал один придушенным свистящим шепотом. Кто-то схватил Нивку под уздцы. Мечик, тихо вскрикнув, соскользнул с седла и, сделав несколько унизительных телодвижений, вдруг стремительно покатился куда-то под откос. Он больно ударился руками в мокрую колоду, вскочил, поскользнулся, - несколько секунд, онемев от ужаса, барахтался на четвереньках и, выправившись наконец, побежал вдоль по оврагу, не чувствуя своего тела, хватаясь руками за что попало и делая невероятные прыжки. За ним гнались: сзади трещали кусты и кто-то ругался с злобными придыханиями... Морозка, зная, что впереди еще один дозорный, тоже плохо следил за тем, что творилось вокруг него. Он находился в том состоянии крайней усталости, когда совершенно исчезают всякие, даже самые важные человеческие мысли и остается одно непосредственное желание отдыха - отдыха во что бы то ни стало. Он не думал больше ни о своей жизни, ни о Варе, ни о том, как будет относиться к нему Гончаренко, он даже не имел сил жалеть о смерти Дубова, хотя Дубов был одним из самых близких ему людей, - он думал только о том, когда же наконец откроется перед ним обетованная земля, где можно будет приклонить голову. Эта обетованная земля представлялась ему в виде большой и мирной, залитой солнцем деревни, полной жующих коров и хороших людей, пахнущей скотом и сеном. Он заранее предвкушал, как он привяжет лошадь, напьется молока с куском пахучего ржаного хлеба, а потом заберется на сеновал и крепко заснет, подвернув голову, напнув на пятки теплую шинель... И когда внезапно выросли перед ним желтые околыши казачьих фуражек и Иуда попятился назад, всадив его в кусты калины, кроваво затрепетавшие перед глазами, - это радостное видение большой, залитой солнцем деревни так и слилось с мгновенным ощущением неслыханного гнусного предательства, только что совершенного здесь...

Солнце уже поднялось над лесом. Иней давно растаял. Небо раскрылось в вы­шине, прозрачно-льдистое и голубое. Деревья в мокром сияющем золоте склоня­лись над дорогой. День занялся тёплый, непохожий на осенний.

Левинсон рассеянным взглядом окинул всю эту светлую и чистую, сияющую красоту и не почувствовал её. Увидел свой отряд, измученный и поредевший втрое, уныло растянувшийся вдоль дороги, и понял, как он сам смертельно устал.

Что ты сказал? - спросил Левинсон у Бакланова, который подъехал к нему и своим вопросом вывел из состояния задумчивости.

Я говорю, надо бы дозор послать.

Да, да, надо послать; распорядись, пожалуйста...

Через минуту кто-то обогнал Левинсона усталой рысью, - Левинсон проводил глазами сгорбленную спину и узнал Мечика. Ему показалось что-то неправильное в том, что Мечик едет в дозор. Потом ещё кто-то проехал мимо.

Морозка! - крикнул Бакланов вслед уезжавшему. - Вы всё-таки не теряйте друг дружку из виду. Выстрелами предупредите о засаде.

Мечик, отъехавший уже довольно далеко, оглянулся: Морозка ехал саженях в пятидесяти от него, отряд тоже был ещё виден. Потом и отряд и Морозка скрылись за поворотом.

Мечик, задремавший в седле, больше не подгонял свою кобылу Нивку. Иногда он приходил в себя и с недоумением видел вокруг всё ту же непроходимую чащу.

Вдруг Нивка испуганно фыркнула и шарахнулась в кусты, прижав Мечика к каким-то гибким прутьям... Он вскинул голову, и сонное состояние мгновенно по­кинуло его, сменившись чувством ни с чем не сравнимого животного ужаса: на до­роге в нескольких шагах от него стояли казаки.

Слезай! - сказал один придушенным свистящим шёпотом.

Кто-то схватил Нивку под уздцы. Мечик, тихо вскрикнув, соскользнул с седла и вдруг стремительно покатился куда-то под откос. Он больно ударился руками в мокрую колоду, вскочил и побежал вдоль по оврагу, хватаясь руками за что попало и делая невероятные прыжки. За ним гнались: сзади трещали кусты и кто-то ру­гался с злобными придыханиями...

Морозка, зная, что впереди ещё один дозорный, тоже плохо следил за тем, что творилось вокруг него. Он находился в том состоянии крайней усталости, когда совершенно исчезают всякие, даже самые важные человеческие мысли и остаётся одно непосредственное желание отдыха - отдыха во что бы то ни стало.

Он думал только о том, когда же наконец откроется перед ним обетованная зем­ля, где можно будет приклонить голову. Эта обетованная земля представлялась ему в виде большой и мирной, залитой солнцем деревни, полной жующих коров и хо­роших людей, пахнущей скотом и сеном. Он заранее предвкушал, как он привяжет лошадь, напьётся молока с куском пахучего ржаного хлеба, а потом заберётся на сеновал и крепко заснёт.

И когда внезапно выросли перед ним жёлтые околыши казачьих фуражек и Иуда попятился назад, всадив его в кусты калины, кроваво затрепетавшие перед глазами, - это радостное видение большой, залитой солнцем деревни так и слилось с мгновенным ощущением неслыханного гнусного предательства, только что совер­шённого здесь Мечиком.

Сбежал, гад... - сказал Морозка. Он испытывая чувство щемящей тоскливой жалости к себе и к людям, которые ехали позади него.

Ему жаль было не того, что он умрёт сейчас, то есть перестанет чувствовать, страдать и двигаться. Морозка ясно понял, что никогда не увидеть ему залитой солнцем деревни и этих близких, дорогих людей, что ехали позади него. Но он так ярко чувствовал их в себе, этих уставших, ничего не подозревающих, доверивших­ся ему людей, что в нём не зародилось мысли о какой-либо иной возможности для себя, кроме возможности предупредить их выстрелом об опасности... Он выхватил револьвер и, высоко подняв его над головой, чтобы было слышнее, выстрелил три раза, как было условлено...

В то же мгновенье что-то звучно сверкнуло, ахнуло, мир точно раскололся надвое, и Морозка, сражённый вражеской пулей, вместе с конём упал в кусты, за­прокинув голову.

(По А. Фадееву)

Александр Александрович Фадеев (1901-1956) - русский советский писатель и общественный деятель. Известность получил его роман «Разгром» (1926), в ко­тором рассказывается о партизанском движении на Дальнем Востоке в годы граж­данской войны.

XVII. дЕЧСФОБДГБФШ

ч РСФЙ ЧЕТУФБИ ПФ ФПЗП НЕУФБ, ЗДЕ РТПЙУИПДЙМБ РЕТЕРТБЧБ, ЮЕТЕЪ ФТСУЙОХ ВЩМ РЕТЕЛЙОХФ НПУФ - ФБН РТПМЕЗБМ ЗПУХДБТУФЧЕООЩК ФТБЛФ ОБ фХДП чБЛХ. еЭЕ УП ЧЮЕТБЫОЕЗП ЧЕЮЕТБ, ПРБУБСУШ, ЮФП мЕЧЙОУПО ОЕ ПУФБОЕФУС ОПЮЕЧБФШ Ч УЕМЕ, ЛБЪБЛЙ ХУФТПЙМЙ ЪБУБДХ ОБ УБНПН ФТБЛФЕ, ЧЕТУФБИ Ч ЧПУШНЙ ПФ НПУФБ.

пОЙ РТПУЙДЕМЙ ФБН ЧУА ОПЮШ, ДПЦЙДБСУШ ПФТСДБ, Й УМЩЫБМЙ ПФДБМЕООЩЕ ПТХДЙКОЩЕ ЪБМРЩ. хФТПН РТЙНЮБМУС ЧЕУФПЧПК У РТЙЛБЪПН - ПУФБФШУС ОБ НЕУФЕ, ФБЛ ЛБЛ ОЕРТЙСФЕМШ, РТПТЧБЧЫЙУШ ЮЕТЕЪ ФТСУЙОХ, ЙДЕФ РП ОБРТБЧМЕОЙА Л ОЙН. б ЮЕТЕЪ ЛБЛЙИ-ОЙВХДШ ДЕУСФШ НЙОХФ РПУМЕ ФПЗП, ЛБЛ РТПЕИБМ ЧЕУФПЧПК, ПФТСД мЕЧЙОУПОБ, ОЙЮЕЗП ОЕ ЪОБЧЫЙК П ЪБУБДЕ Й П ФПН, ЮФП НЙНП ФПМШЛП ЮФП РТПНЮБМУС ОЕРТЙСФЕМШУЛЙК ЧЕУФПЧПК, ФПЦЕ ЧЩЫЕМ ОБ фХДП-чБЛУЛЙК ФТБЛФ.

уПМОГЕ ХЦЕ РПДОСМПУШ ОБД МЕУПН. йОЕК ДБЧОП ТБУФБСМ.

оЕВП ТБУЛТЩМПУШ Ч ЧЩЫЙОЕ, РТПЪТБЮОП-МШДЙУФПЕ Й ЗПМХВПЕ.

дЕТЕЧШС Ч НПЛТПН УЙСАЭЕН ЪПМПФЕ УЛМПОСМЙУШ ОБД ДПТПЗПК. дЕОШ ЪБОСМУС ФЕРМЩК, ОЕРПИПЦЙК ОБ ПУЕООЙК.

мЕЧЙОУПО ТБУУЕСООЩН ЧЪЗМСДПН ПЛЙОХМ ЧУА ЬФХ УЧЕФМХА Й ЮЙУФХА, УЙСАЭХА ЛТБУПФХ Й ОЕ РПЮХЧУФЧПЧБМ ЕЕ. хЧЙДЕМ УЧПК ПФТСД, ЙЪНХЮЕООЩК Й РПТЕДЕЧЫЙК ЧФТПЕ, ХОЩМП ТБУФСОХЧЫЙКУС ЧДПМШ ДПТПЗЙ, Й РПОСМ, ЛБЛ ПО УБН УНЕТФЕМШОП ХУФБМ Й ЛБЛ ВЕУУЙМЕО ПО ФЕРЕТШ УДЕМБФШ ЮФП-МЙВП ДМС ЬФЙИ МАДЕК, ХОЩМП РМЕФХЭЙИУС РПЪБДЙ ОЕЗП. пОЙ ВЩМЙ ЕЭЕ ЕДЙОУФЧЕООП ОЕ ВЕЪТБЪМЙЮОЩ, ВМЙЪЛЙ ЕНХ, ЬФЙ ЙЪНХЮЕООЩЕ ЧЕТОЩЕ МАДЙ, ВМЙЦЕ ЧУЕЗП ПУФБМШОПЗП, ВМЙЦЕ ДБЦЕ УБНПЗП УЕВС, РПФПНХ ЮФП ПО ОЙ ОБ УЕЛХОДХ ОЕ РЕТЕУФБЧБМ ЮХЧУФЧПЧБФШ, ЮФП ПО ЮЕН-ФП ПВСЪБО РЕТЕД ОЙНЙ; ОП ПО, ЛБЪБМПУШ, ОЕ НПЗ ХЦЕ ОЙЮЕЗП УДЕМБФШ ДМС ОЙИ, ПО ХЦЕ ОЕ ТХЛПЧПДЙМ ЙНЙ, Й ФПМШЛП УБНЙ ПОЙ ЕЭЕ ОЕ ЪОБМЙ ЬФПЗП Й РПЛПТОП ФСОХМЙУШ ЪБ ОЙН, ЛБЛ УФБДП, РТЙЧЩЛЫЕЕ Л УЧПЕНХ ЧПЦБЛХ. й ЬФП ВЩМП ЛБЛ ТБЪ ФП УБНПЕ УФТБЫОПЕ, ЮЕЗП ПО ВПМШЫЕ ЧУЕЗП ВПСМУС, ЛПЗДБ ЧЮЕТБЫОЙН ХФТПН ДХНБМ П УНЕТФЙ нЕФЕМЙГЩ...

пО РЩФБМУС ЧЪСФШ УЕВС Ч ТХЛЙ, УПУТЕДПФПЮЙФШУС ОБ ЮЕН-ОЙВХДШ РТБЛФЙЮЕУЛЙ ОЕПВИПДЙНПН, ОП НЩУМШ ЕЗП УВЙЧБМБУШ Й РХФБМБУШ, ЗМБЪБ УМЙРБМЙУШ, Й УФТБООЩЕ ПВТБЪЩ, ПВТЩЧЛЙ ЧПУРПНЙОБОЙК, УНХФОЩЕ ПЭХЭЕОЙС ПЛТХЦБАЭЕЗП, ФХНБООЩЕ Й РТПФЙЧПТЕЮЙЧЩЕ, ЛМХВЙМЙУШ Ч ЕЗП УПЪОБОЙЙ ВЕУРТЕТЩЧОП УНЕОСАЭЙНУС, ВЕЪЪЧХЮОЩН Й ВЕУРМПФОЩН ТПЕН... "ъБЮЕН ЬФБ ДМЙООБС, ВЕУЛПОЕЮОБС ДПТПЗБ, Й ЬФБ НПЛТБС МЙУФЧБ, Й ОЕВП, ФБЛПЕ НЕТФЧПЕ Й ОЕОХЦОПЕ НОЕ ФЕРЕТШ?.. юФП С ПВСЪБО ФЕРЕТШ ДЕМБФШ?.. дБ, С ПВСЪБО ЧЩКФЙ Ч фХДП-чБЛУЛХА ДПМЙОХ... ЧБЛ...УЛХА ДПМЙОХ... ЛБЛ ЬФП УФТБООП - ЧБЛ...УЛХА ДПМЙОХ... оП ЛБЛ С ХУФБМ, ЛБЛ НОЕ ИПЮЕФУС УРБФШ! юФП НПЗХФ ЕЭЕ ИПФЕФШ ПФ НЕОС ЬФЙ МАДЙ, ЛПЗДБ НОЕ ФБЛ ИПЮЕФУС УРБФШ?.. пО ЗПЧПТЙФ - ДПЪПТ... дБ, ДБ, Й ДПЪПТ... Х ОЕЗП ФБЛБС ЛТХЗМБС Й ДПВТБС ЗПМПЧБ, ЛБЛ Х НПЕЗП УЩОБ, Й, ЛПОЕЮОП, ОХЦОП РПУМБФШ ДПЪПТ, Б ХЦ РПФПН УРБФШ... УРБФШ... Й ДБЦЕ ОЕ ФБЛБС, ЛБЛ Х НПЕЗП УЩОБ, Б... ЮФП?.."

ЮФП ФЩ УЛБЪБМ? - УРТПУЙМ ПО ЧДТХЗ, РПДОСЧ ЗПМПЧХ. тСДПН У ОЙН ЕИБМ вБЛМБОПЧ.

С ЗПЧПТА, ОБДП ВЩ ДПЪПТ РПУМБФШ.

ДБ, ДБ, ОБДП РПУМБФШ; ТБУРПТСДЙУШ, РПЦБМХКУФБ... юЕТЕЪ НЙОХФХ ЛФП-ФП ПВПЗОБМ мЕЧЙОУПОБ ХУФБМПК ТЩУША, мЕЧЙОУПО РТПЧПДЙМ ЗМБЪБНЙ УЗПТВМЕООХА УРЙОХ Й ХЪОБМ нЕЮЙЛБ. еНХ РПЛБЪБМПУШ ЮФП-ФП ОЕРТБЧЙМШОПЕ Ч ФПН, ЮФП нЕЮЙЛ ЕДЕФ Ч ДПЪПТ, ОП ПО ОЕ УНПЗ ЪБУФБЧЙФШ УЕВС ТБЪПВТБФШУС Ч ЬФПК ОЕРТБЧЙМШОПУФЙ Й ФПФЮБУ ЦЕ ЪБВЩМ ПВ ЬФПН. рПФПН ЕЭЕ ЛФП-ФП РТПЕИБМ НЙНП.

НПТПЪЛБ! - ЛТЙЛОХМ вБЛМБОПЧ ЧУМЕД ХЕЪЦБЧЫЕНХ. чЩ ЧУЕ-ФБЛЙ ОЕ ФЕТСКФЕ ДТХЗ ДТХЦЛХ ЙЪ ЧЙДХ... "тБЪЧЕ ПО ПУФБМУС Ч ЦЙЧЩИ? - РПДХНБМ мЕЧЙОУПО. - б дХВПЧ РПЗЙВ... вЕДОЩК дХВПЧ... оП ЮФП ЦЕ УМХЮЙМПУШ У нПТПЪЛПК?.. бИ, ДБ - ЬФП ВЩМП У ОЙН ЧЮЕТБ ЧЕЮЕТПН. иПТПЫП, ЮФП С ОЕ ЧЙДЕМ ЕЗП ФПЗДБ..." нЕЮЙЛ, ПФЯЕИБЧЫЙК ХЦЕ ДПЧПМШОП ДБМЕЛП, ПЗМСОХМУС: нПТПЪЛБ ЕИБМ УБЦЕОСИ Ч РСФЙДЕУСФЙ ПФ ОЕЗП, ПФТСД ФПЦЕ ВЩМ ЕЭЕ ЧЙДЕО. рПФПН Й ПФТСД Й нПТПЪЛБ УЛТЩМЙУШ ЪБ РПЧПТПФПН. оЙЧЛБ ОЕ ИПФЕМБ ВЕЦБФШ ТЩУША, Й нЕЮЙЛ НБЫЙОБМШОП РПДЗПОСМ ЕЕ: ПО РМПИП РПОЙНБМ, ЪБЮЕН ЕЗП РПУМБМЙ ЧРЕТЕД, ОП ЕНХ ЧЕМЕМЙ ЕИБФШ ТЩУША, Й ПО РПДЮЙОСМУС. дПТПЗБ ЧЙМБУШ РП ЧМБЦОЩН ЛПУПЗПТБН, ЗХУФП ЪБТПУЫЙН ДХВОСЛПН Й ЛМЕОПН, ЕЭЕ ИТБОЙЧЫЙН ВБЗТСОХА МЙУФЧХ. оЙЧЛБ РХЗМЙЧП ЧЪДТБЗЙЧБМБ Й ЦБМБУШ Л ЛХУФБН. оБ РПДЯЕНЕ ПОБ РПЫМБ ЫБЗПН. нЕЮЙЛ, ЪБДТЕНБЧЫЙК Ч УЕДМЕ, ВПМШЫЕ ОЕ ФТПЗБМ ЕЕ. йОПЗДБ ПО РТЙИПДЙМ Ч УЕВС Й У ОЕДПХНЕОЙЕН ЧЙДЕМ ЧПЛТХЗ ЧУЕ ФХ ЦЕ ОЕРТПИПДЙНХА ЮБЭХ. еК ОЕ ВЩМП ОЙ ЛПОГБ, ОЙ ОБЮБМБ, ЛБЛ ОЕ ВЩМП ОЙ ЛПОГБ, ОЙ ОБЮБМБ ФПНХ УПООПНХ, ФХРПНХ, ОЕ УЧСЪБООПНХ У ПЛТХЦБАЭЙН НЙТПН УПУФПСОЙА, Ч ЛПФПТПН ПО УБН ОБИПДЙМУС. чДТХЗ оЙЧЛБ ЙУРХЗБООП ЖЩТЛОХМБ Й ЫБТБИОХМБУШ Ч ЛХУФЩ, РТЙЦБЧ нЕЮЙЛБ Л ЛБЛЙН-ФП ЗЙВЛЙН РТХФШСН... пО ЧУЛЙОХМ ЗПМПЧХ, Й УПООПЕ УПУФПСОЙЕ НЗОПЧЕООП РПЛЙОХМП ЕЗП, УНЕОЙЧЫЙУШ ЮХЧУФЧПН ОЙ У ЮЕН ОЕ УТБЧОЙНПЗП ЦЙЧПФОПЗП ХЦБУБ: ОБ ДПТПЗЕ Ч ОЕУЛПМШЛЙИ ЫБЗБИ ПФ ОЕЗП УФПСМЙ ЛБЪБЛЙ.

УМЕЪБК!.. - УЛБЪБМ ПДЙО РТЙДХЫЕООЩН УЧЙУФСЭЙН ЫЕРПФПН. лФП-ФП УИЧБФЙМ оЙЧЛХ РПД ХЪДГЩ. нЕЮЙЛ, ФЙИП ЧУЛТЙЛОХЧ, УПУЛПМШЪОХМ У УЕДМБ Й, УДЕМБЧ ОЕУЛПМШЛП ХОЙЪЙФЕМШОЩИ ФЕМПДЧЙЦЕОЙК, ЧДТХЗ УФТЕНЙФЕМШОП РПЛБФЙМУС ЛХДБ-ФП РПД ПФЛПУ. пО ВПМШОП ХДБТЙМУС ТХЛБНЙ Ч НПЛТХА ЛПМПДХ, ЧУЛПЮЙМ, РПУЛПМШЪОХМУС, - ОЕУЛПМШЛП УЕЛХОД, ПОЕНЕЧ ПФ ХЦБУБ, ВБТБИФБМУС ОБ ЮЕФЧЕТЕОШЛБИ Й, ЧЩРТБЧЙЧЫЙУШ ОБЛПОЕГ, РПВЕЦБМ ЧДПМШ РП ПЧТБЗХ, ОЕ ЮХЧУФЧХС УЧПЕЗП ФЕМБ, ИЧБФБСУШ ТХЛБНЙ ЪБ ЮФП РПРБМП Й ДЕМБС ОЕЧЕТПСФОЩЕ РТЩЦЛЙ. ъБ ОЙН ЗОБМЙУШ: УЪБДЙ ФТЕЭБМЙ ЛХУФЩ Й ЛФП-ФП ТХЗБМУС У ЪМПВОЩНЙ РТЙДЩИБОЙСНЙ... нПТПЪЛБ, ЪОБС, ЮФП ЧРЕТЕДЙ ЕЭЕ ПДЙО ДПЪПТОЩК, ФПЦЕ РМПИП УМЕДЙМ ЪБ ФЕН, ЮФП ФЧПТЙМПУШ ЧПЛТХЗ ОЕЗП. пО ОБИПДЙМУС Ч ФПН УПУФПСОЙЙ ЛТБКОЕК ХУФБМПУФЙ, ЛПЗДБ УПЧЕТЫЕООП ЙУЮЕЪБАФ ЧУСЛЙЕ, ДБЦЕ УБНЩЕ ЧБЦОЩЕ ЮЕМПЧЕЮЕУЛЙЕ НЩУМЙ Й ПУФБЕФУС ПДОП ОЕРПУТЕДУФЧЕООПЕ ЦЕМБОЙЕ ПФДЩИБ - ПФДЩИБ ЧП ЮФП ВЩ ФП ОЙ УФБМП. пО ОЕ ДХНБМ ВПМШЫЕ ОЙ П УЧПЕК ЦЙЪОЙ, ОЙ П чБТЕ, ОЙ П ФПН, ЛБЛ ВХДЕФ ПФОПУЙФШУС Л ОЕНХ зПОЮБТЕОЛП, ПО ДБЦЕ ОЕ ЙНЕМ УЙМ ЦБМЕФШ П УНЕТФЙ дХВПЧБ, ИПФС дХВПЧ ВЩМ ПДОЙН ЙЪ УБНЩИ ВМЙЪЛЙИ ЕНХ МАДЕК, - ПО ДХНБМ ФПМШЛП П ФПН, ЛПЗДБ ЦЕ ОБЛПОЕГ ПФЛТПЕФУС РЕТЕД ОЙН ПВЕФПЧБООБС ЪЕНМС, ЗДЕ НПЦОП ВХДЕФ РТЙЛМПОЙФШ ЗПМПЧХ. ьФБ ПВЕФПЧБООБС ЪЕНМС РТЕДУФБЧМСМБУШ ЕНХ Ч ЧЙДЕ ВПМШЫПК Й НЙТОПК, ЪБМЙФПК УПМОГЕН ДЕТЕЧОЙ, РПМОПК ЦХАЭЙИ ЛПТПЧ Й ИПТПЫЙИ МАДЕК, РБИОХЭЕК УЛПФПН Й УЕОПН. пО ЪБТБОЕЕ РТЕДЧЛХЫБМ, ЛБЛ ПО РТЙЧСЦЕФ МПЫБДШ, ОБРШЕФУС НПМПЛБ У ЛХУЛПН РБИХЮЕЗП ТЦБОПЗП ИМЕВБ, Б РПФПН ЪБВЕТЕФУС ОБ УЕОПЧБМ Й ЛТЕРЛП ЪБУОЕФ, РПДЧЕТОХЧ ЗПМПЧХ, ОБРОХЧ ОБ РСФЛЙ ФЕРМХА ЫЙОЕМШ... й ЛПЗДБ ЧОЕЪБРОП ЧЩТПУМЙ РЕТЕД ОЙН ЦЕМФЩЕ ПЛПМЩЫЙ ЛБЪБЮШЙИ ЖХТБЦЕЛ Й йХДБ РПРСФЙМУС ОБЪБД, ЧУБДЙЧ ЕЗП Ч ЛХУФЩ ЛБМЙОЩ, ЛТПЧБЧП ЪБФТЕРЕФБЧЫЙЕ РЕТЕД ЗМБЪБНЙ, - ЬФП ТБДПУФОПЕ ЧЙДЕОЙЕ ВПМШЫПК, ЪБМЙФПК УПМОГЕН ДЕТЕЧОЙ ФБЛ Й УМЙМПУШ У НЗОПЧЕООЩН ПЭХЭЕОЙЕН ОЕУМЩИБООПЗП ЗОХУОПЗП РТЕДБФЕМШУФЧБ, ФПМШЛП ЮФП УПЧЕТЫЕООПЗП ЪДЕУШ...

УВЕЦБМ, ЗБД... - УЛБЪБМ нПТПЪЛБ, ЧДТХЗ У ОЕПВЩЮБКОПК СУОПУФША РТЕДУФБЧЙЧ УЕВЕ РТПФЙЧОЩЕ Й ЮЙУФЩЕ ЗМБЪБ нЕЮЙЛБ Й ЙУРЩФЩЧБС Ч ФП ЦЕ ЧТЕНС ЮХЧУФЧП ЭЕНСЭЕК ФПУЛМЙЧПК ЦБМПУФЙ Л УЕВЕ Й Л МАДСН, ЛПФПТЩЕ ЕИБМЙ РПЪБДЙ ОЕЗП. еНХ ЦБМШ ВЩМП ОЕ ФПЗП, ЮФП ПО ХНТЕФ УЕКЮБУ, ФП ЕУФШ РЕТЕУФБОЕФ ЮХЧУФЧПЧБФШ, УФТБДБФШ Й ДЧЙЗБФШУС, - ПО ДБЦЕ ОЕ НПЗ РТЕДУФБЧЙФШ УЕВС Ч ФБЛПН ОЕПВЩЮБКОПН Й УФТБООПН РПМПЦЕОЙЙ, РПФПНХ ЮФП Ч ЬФХ НЙОХФХ ПО ЕЭЕ ЦЙМ, УФТБДБМ Й ДЧЙЗБМУС, - ОП ПО СУОП РПОСМ, ЮФП ОЙЛПЗДБ ОЕ ХЧЙДЕФШ ЕНХ ЪБМЙФПК УПМОГЕН ДЕТЕЧОЙ Й ЬФЙИ ВМЙЪЛЙИ, ДПТПЗЙИ МАДЕК, ЮФП ЕИБМЙ РПЪБДЙ ОЕЗП. оП ПО ФБЛ СТЛП ЮХЧУФЧПЧБМ ЙИ Ч УЕВЕ, ЬФЙИ ХУФБЧЫЙИ, ОЙЮЕЗП ОЕ РПДПЪТЕЧБАЭЙИ, ДПЧЕТЙЧЫЙИУС ЕНХ МАДЕК, ЮФП Ч ОЕН ОЕ ЪБТПДЙМПУШ НЩУМЙ П ЛБЛПК-МЙВП ЙОПК ЧПЪНПЦОПУФЙ ДМС УЕВС, ЛТПНЕ ЧПЪНПЦОПУФЙ ЕЭЕ РТЕДХРТЕДЙФШ ЙИ ПВ ПРБУОПУФЙ... пО ЧЩИЧБФЙМ ТЕЧПМШЧЕТ Й, ЧЩУПЛП РПДОСЧ ЕЗП ОБД ЗПМПЧПК, ЮФПВЩ ВЩМП УМЩЫОЕЕ, ЧЩУФТЕМЙМ ФТЙ ТБЪБ, ЛБЛ ВЩМП ХУМПЧМЕОП... ч ФП ЦЕ НЗОПЧЕОШЕ ЮФП-ФП ЪЧХЮОП УЧЕТЛОХМП, БИОХМП, НЙТ ФПЮОП ТБУЛПМПМУС ОБДЧПЕ, Й ПО ЧНЕУФЕ У йХДПК ХРБМ Ч ЛХУФЩ, ЪБРТПЛЙОХЧ ЗПМПЧХ. лПЗДБ мЕЧЙОУПО ХУМЩЫБМ ЧЩУФТЕМЩ, - ПОЙ РТПЪЧХЮБМЙ ФБЛ ОЕПЦЙДБООП Й ВЩМЙ ФБЛ ОЕЧПЪНПЦОЩ Ч ФЕРЕТЕЫОЕН ЕЗП УПУФПСОЙЙ, ЮФП ПО ДБЦЕ ОЕ ЧПУРТЙОСМ ЙИ. пО ФПМШЛП ФПЗДБ РПОСМ ЙИ ЪОБЮЕОЙЕ, ЛПЗДБ ТБЪДБМУС ЪБМР РП нПТПЪЛЕ, Й МПЫБДЙ УФБМЙ ЛБЛ ЧЛПРБООЩЕ, ЧУЛЙОХЧ ЗПМПЧЩ, ОБУФПТПЦЙЧ ХЫЙ. пО ВЕУРПНПЭОП ПЗМСОХМУС, ЧРЕТЧЩЕ ЙЭБ РПДДЕТЦЛЙ УП УФПТПОЩ, ОП Ч ФПН ЕДЙОПН, УФТБЫОПН, ОЕНП-ЧПРТПЫБАЭЕН МЙГЕ, Ч ЛПФПТПЕ УМЙМЙУШ ДМС ОЕЗП РПВМЕДОЕЧЫЙЕ Й ЧЩФСОХЧЫЙЕУС МЙГБ РБТФЙЪБО, - ПО РТПЮЕМ ФП ЦЕ ЕДЙОУФЧЕООПЕ ЧЩТБЦЕОЙЕ ВЕУРПНПЭОПУФЙ Й УФТБИБ... "чПФ ПОП - ФП, ЮЕЗП С ВПСМУС", - РПДХНБМ ПО Й УДЕМБМ ФБЛПК ЦЕУФ ТХЛПК, ФПЮОП ЙУЛБМ Й ОЕ ОБЫЕМ, ЪБ ЮФП ВЩ ХИЧБФЙФШУС... й ЧДТХЗ ПО УПЧЕТЫЕООП ПФЮЕФМЙЧП ХЧЙДЕМ РЕТЕД УПВПК РТПУФПЕ, НБМШЮЙЫЕУЛПЕ, ОЕНОПЗП ДБЦЕ ОБЙЧОПЕ, ОП ЮЕТОПЕ Й РПЗТХВЕЧЫЕЕ ПФ ХУФБМПУФЙ Й ДЩНБ МЙГП вБЛМБОПЧБ. вБЛМБОПЧ, ДЕТЦБ Ч ПДОПК ТХЛЕ ТЕЧПМШЧЕТ, Б ДТХЗПК ЛТЕРЛП ЧГЕРЙЧЫЙУШ Ч МПЫБДЙОХА ИПМЛХ, ФБЛ ЮФП ОБ ОЕК СЧУФЧЕООП ПФРЕЮБФБМЙУШ ЕЗП ЛПТПФЛЙЕ НБМШЮЙЫЕУЛЙЕ РБМШГЩ, ОБРТСЦЕООП УНПФТЕМ Ч ФХ УФПТПОХ, ПФЛХДБ РТПЪЧХЮБМ ЪБМР. й ЕЗП ОБЙЧОПЕ УЛХМБУФПЕ МЙГП, УМЕЗЛБ РПДБЧЫЕЕУС ЧРЕТЕД, ЧЩЦЙДБС РТЙЛБЪБ, ЗПТЕМП ФПК РПДМЙООПК Й ЧЕМЙЮБКЫЕК ЙЪ УФТБУФЕК, ЧП ЙНС ЛПФПТПК УЗЙВМЙ МХЮЫЙЕ МАДЙ ЙЪ ЙИ ПФТСДБ. мЕЧЙОУПО ЧЪДТПЗОХМ Й ЧЩРТСНЙМУС, Й ЮФП-ФП ВПМШОП Й УМБДЛП ЪБЪЧЕОЕМП Ч ОЕН. чДТХЗ ПО ЧЩИЧБФЙМ ЫБЫЛХ Й ФПЦЕ РПДБМУС ЧРЕТЕД У ЪБВМЕУФЕЧЫЙНЙ ЗМБЪБНЙ.

ОБ РТПТЩЧ, ДБ? - ИТЙРМП УРТПУЙМ ПО Х вБЛМБОПЧБ, ОЕПЦЙДБООП РПДОСЧ ЫБЫЛХ ОБД ЗПМПЧПК, ФБЛ ЮФП ПОБ ЧУС ЪБУЙСМБ ОБ УПМОГЕ. й ЛБЦДЩК РБТФЙЪБО, ХЧЙДЕЧ ЕЕ, ФПЦЕ ЧЪДТПЗОХМ Й ЧЩФСОХМУС ОБ УФТЕНЕОБИ. вБЛМБОПЧ, УЧЙТЕРП РПЛПУЙЧЫЙУШ ОБ ЫБЫЛХ, ЛТХФП ПВЕТОХМУС Л ПФТСДХ Й ЛТЙЛОХМ ЮФП-ФП РТПОЪЙФЕМШОПЕ Й ТЕЪЛПЕ, ЮЕЗП мЕЧЙОУПО ХЦЕ ОЕ НПЗ ТБУУМЩЫБФШ, РПФПНХ ЮФП Ч ЬФП НЗОПЧЕОЙЕ, РПДИЧБЮЕООЩК ФПК ЧОХФТЕООЕК УЙМПК, ЮФП ХРТБЧМСМБ вБЛМБОПЧЩН Й ЮФП ЪБУФБЧЙМБ ЕЗП УБНПЗП РПДОСФШ ЫБЫЛХ, ПО РПНЮБМУС РП ДПТПЗЕ, ЮХЧУФЧХС, ЮФП ЧЕУШ ПФТСД ДПМЦЕО УЕКЮБУ ЛЙОХФШУС, ЪБ ОЙН... лПЗДБ ЮЕТЕЪ ОЕУЛПМШЛП НЙОХФ ПО ПЗМСОХМУС, МАДЙ ДЕКУФЧЙФЕМШОП НЮБМЙУШ УМЕДПН, РТЙЗОХЧЫЙУШ Л УЕДМБН, ЧЩУФБЧЙЧ УФТЕНЙФЕМШОЩЕ РПДВПТПДЛЙ, Й Ч ЗМБЪБИ Х ОЙИ УФПСМП ФП ОБРТСЦЕООПЕ Й УФТБУФОПЕ ЧЩТБЦЕОЙЕ, ЛБЛПЕ ПО ЧЙДЕМ Х вБЛМБОПЧБ. ьФП ВЩМП РПУМЕДОЕЕ УЧСЪОПЕ ЧРЕЮБФМЕОЙЕ, ЛБЛПЕ УПИТБОЙМПУШ Х мЕЧЙОУПОБ, РПФПНХ ЮФП Ч ФХ ЦЕ УЕЛХОДХ ЮФПФП ПУМЕРЙФЕМШОП ЗТПИПЮХЭЕЕ ПВТХЫЙМПУШ ОБ ОЕЗП ХДБТЙМП, ЪБЧЕТФЕМП, УНСМП, - Й ПО, ХЦЕ ОЕ УПЪОБЧБС УЕВС, ОП ЮХЧУФЧХС, ЮФП ЕЭЕ ЦЙЧЕФ, РПМЕФЕМ ОБД ЛБЛПК-ФП ПТБОЦЕЧПК ЛЙРСЭЕК РТПРБУФША. нЕЮЙЛ ОЕ ПЗМСДЩЧБМУС Й ОЕ УМЩЫБМ РПЗПОЙ, ОП ПО ЪОБМ, ЮФП ЗПОСФУС ЪБ ОЙН, Й, ЛПЗДБ ПДЙО ЪБ ДТХЗЙН РТПЪЧХЮБМЙ ФТЙ ЧЩУФТЕМБ Й ЗТСОХМ ЪБМР, ЕНХ РПЛБЪБМПУШ, ЮФП ЬФП УФТЕМСАФ Ч ОЕЗП, Й ПО РТЙРХУФЙМ ЕЭЕ ВЩУФТЕЕ. чОЕЪБРОП ПЧТБЗ ТБЪДБМУС ОЕЫЙТПЛПК МЕУЙУФПК ДПМЙОПК. нЕЮЙЛ УЧПТБЮЙЧБМ ФП ЧРТБЧП, ФП ЧМЕЧП, РПЛБ ЧДТХЗ УОПЧБ ОЕ РПЛБФЙМУС ЛХДБ-ФП РПД ПФЛПУ. ч ЬФП ЧТЕНС ЗТСОХМ ОПЧЩК ЪБМР, ЗПТБЪДП ВПМШЫЕК ЗХУФПФЩ Й УЙМЩ, РПФПН ЕЭЕ Й ЕЭЕ, ВЕЪ РЕТЕТЩЧБ, - ЧЕУШ МЕУ ЪБЗПЧПТЙМ Й ПЦЙМ... "бК, ВПЦЕ НПК, ВПЦЕ НПК... бК-БК... ВПЦЕ НПК..." - ФП ЫЕРФБМ, ФП ЧУЛТЙЛЙЧБМ нЕЮЙЛ, ЧЪДТБЗЙЧБС ПФ ЛБЦДПЗП ОПЧПЗП ПЗМХЫЙФЕМШОПЗП ЪБМРБ Й ОБТПЮОП ФБЛ ЦБМЛП ЛТЙЧС УЧПЕ ЙУГБТБРБООПЕ МЙГП, ЛБЛ ЬФП ДЕМБАФ ДЕФЙ, ЛПЗДБ ЙН ИПЮЕФУС ЧЩЪЧБФШ УМЕЪЩ. оП ЗМБЪБ ЕЗП ВЩМЙ ПФЧТБФЙФЕМШОП, РПУФЩДОП УХИЙ. пО ЧУЕ ЧТЕНС ВЕЦБМ, ОБРТСЗБС РПУМЕДОЙЕ УЙМЩ. уФТЕМШВБ УФБМБ ЪБФЙИБФШ, ПОБ ФПЮОП ОБРТБЧЙМБУШ Ч ДТХЗХА УФПТПОХ. рПФПН ПОБ Й ЧПЧУЕ УНПМЛМБ. нЕЮЙЛ ОЕУЛПМШЛП ТБЪ ПЗМСОХМУС: РПЗПОЙ ВПМШЫЕ ОЕ ВЩМП. оЙЮФП ОЕ ОБТХЫБМП ФПК ПФДБМЕООП-ЗХМЛПК ФЙЫЙОЩ, ЮФП ОБУФХРЙМБ ЧПЛТХЗ. пО, ЪБДЩИБСУШ, УЧБМЙМУС ЪБ РЕТЧЩН РПРБЧЫЙНУС ЛХУФПН. уЕТДГЕ ЕЗП ХЮБЭЕООП ВЙМПУШ. уЧЕТОХЧЫЙУШ ЛБМБЮЙЛПН, РПДМПЦЙЧ РПД ЭЕЛХ ЛЙУФЙ ТХЛ Й ОБРТСЦЕООП ЗМСДС РЕТЕД УПВПК, ПО ОЕУЛПМШЛП НЙОХФ МЕЦБМ ВЕЪ ДЧЙЦЕОЙС. ыБЗБИ Ч ДЕУСФЙ ПФ ОЕЗП, ОБ ЗПМПК ФПОЕОШЛПК ВЕТЕЪЛЕ, УПЗОХЧЫЕКУС ДП УБНПК ЪЕНМЙ Й ПУЧЕЭЕООПК УПМОГЕН, УЙДЕМ РПМПУБФЩК ВХТХОДХЮПЛ Й УНПФТЕМ ОБ ОЕЗП ОБЙЧОЩНЙ ЦЕМФПЧБФЩНЙ ЗМБЪЛБНЙ. чДТХЗ нЕЮЙЛ ВЩУФТП УЕМ, УИЧБФЙЧЫЙУШ ЪБ ЗПМПЧХ, Й ЗТПНЛП ЪБУФПОБМ. вХТХОДХЮПЛ, ЙУРХЗБООП РЙУЛОХЧ, УРТЩЗОХМ Ч ФТБЧХ. зМБЪБ нЕЮЙЛБ УДЕМБМЙУШ УПЧУЕН ВЕЪХНОЩНЙ. пО ЛТЕРЛП ЧГЕРЙМУС Ч ЧПМПУЩ ЙУУФХРМЕООЩНЙ РБМШГБНЙ Й У ЦБМПВОЩН ЧПЕН РПЛБФЙМУС РП ЪЕНМЕ... "юФП С ОБДЕМБМ... П-ПП... ЮФП С ОБДЕМБМ, - РПЧФПТСМ ПО, РЕТЕЛБФЩЧБСУШ ОБ МПЛФСИ Й ЦЙЧПФЕ Й У ЛБЦДЩН НЗОПЧЕОЙЕН ЧУЕ СУОЕК, ХВЙКУФЧЕООЕК Й ЦБМПВОЕК РТЕДУФБЧМСС УЕВЕ ЙУФЙООПЕ ЪОБЮЕОЙЕ УЧПЕЗП ВЕЗУФЧБ, РЕТЧЩИ ФТЕИ ЧЩУФТЕМПЧ Й ЧУЕК РПУМЕДХАЭЕК УФТЕМШВЩ. - юФП С ОБДЕМБМ, ЛБЛ НПЗ С ЬФП УДЕМБФШ, - С, ФБЛПК ИПТПЫЙК Й ЮЕУФОЩК Й ОЙЛПНХ ОЕ ЦЕМБЧЫЙК ЪМБ, - ПП-П... ЛБЛ НПЗ С ЬФП УДЕМБФШ!" юЕН ПФЧТБФЙФЕМШОЕК Й РПДМЕЕ ЧЩЗМСДЕМ ЕЗП РПУФХРПЛ, ФЕН МХЮЫЕ, ЮЙЭЕ, ВМБЗПТПДОЕК ЛБЪБМУС ПО УБН УЕВЕ ДП УПЧЕТЫЕОЙС ЬФПЗП РПУФХРЛБ. й НХЮЙМУС ПО ОЕ УФПМШЛП РПФПНХ, ЮФП ЙЪ-ЪБ ЬФПЗП ЕЗП РПУФХРЛБ РПЗЙВМЙ ДЕУСФЛЙ ДПЧЕТЙЧЫЙИУС ЕНХ МАДЕК, УЛПМШЛП РПФПНХ, ЮФП ОЕУНЩЧБЕНП-ЗТСЪОПЕ, ПФЧТБФЙФЕМШОПЕ РСФОП ЬФПЗП РПУФХРЛБ РТПФЙЧПТЕЮЙМП ЧУЕНХ ФПНХ ИПТПЫЕНХ Й ЮЙУФПНХ, ЮФП ПО ОБИПДЙМ Ч УЕВЕ. пО НБЫЙОБМШОП ЧЩФБЭЙМ ТЕЧПМШЧЕТ Й ДПМЗП У ОЕДПХНЕОЙЕН Й ХЦБУПН ЗМСДЕМ ОБ ОЕЗП. оП ПО РПЮХЧУФЧПЧБМ, ЮФП ОЙЛПЗДБ ОЕ ХВШЕФ, ОЕ УНПЦЕФ ХВЙФШ УЕВС, РПФПНХ ЮФП ВПМШЫЕ ЧУЕЗП ОБ УЧЕФЕ ПО МАВЙМ ЧУЕ-ФБЛЙ УБНПЗП УЕВС УЧПА ВЕМХА Й ЗТСЪОХА ОЕНПЭОХА ТХЛХ, УЧПК УФПОХЭЙК ЗПМПУ, УЧПЙ УФТБДБОЙС, УЧПЙ РПУФХРЛЙ - ДБЦЕ УБНЩЕ ПФЧТБФЙФЕМШОЩЕ ЙЪ ОЙИ. й ПО У ЧПТПЧБФЩН, ФЙИПОШЛЙН РБУЛХДУФЧПН, НМЕС ПФ ПДОПЗП ПЭХЭЕОЙС ТХЦЕКОПЗП НБУМБ, УФБТБСУШ ДЕМБФШ ЧЙД, ВХДФП ОЙЮЕЗП ОЕ ЪОБЕФ, РПУРЕЫОП УРТСФБМ ТЕЧПМШЧЕТ Ч ЛБТНБО. пО ХЦЕ ОЕ УФПОБМ Й ОЕ РМБЛБМ. ъБЛТЩЧ МЙГП ТХЛБНЙ, ПО ФЙИП МЕЦБМ ОБ ЦЙЧПФЕ, Й ЧУЕ, ЮФП ПО РЕТЕЦЙМ ЪБ РПУМЕДОЙЕ НЕУСГЩ, ЛПЗДБ ХЫЕМ ЙЪ ЗПТПДБ, ЧОПЧШ РТПИПДЙМП РЕТЕД ОЙН ХУФБМПК Й ЗТХУФОПК ЮЕТЕДПК: ЕЗП ОБЙЧОЩЕ НЕЮФБОЙС, ЛПФПТЩИ ПО УФЩДЙМУС ФЕРЕТШ, ВПМШ РЕТЧЩИ ЧУФТЕЮ Й РЕТЧЩИ ТБО, нПТПЪЛБ, ЗПУРЙФБМШ, УФБТЩК рЙЛБ У УЕТЕВТСОЩНЙ ЧПМПУЙЛБНЙ, РПЛПКОЩК жТПМПЧ, чБТС У ВПМШЫЙНЙ, ЗТХУФОЩНЙ, ОЕРПЧФПТЙНЩНЙ ЗМБЪБНЙ Й ЬФПФ РПУМЕДОЙК ХЦБУОЩК РЕТЕИПД ЮЕТЕЪ ФТСУЙОХ, РЕТЕД ЛПФПТЩН ФХУЛОЕМП ЧУЕ ПУФБМШОПЕ. "с ОЕ ИПЮХ ВПМШЫЕ РЕТЕОПУЙФШ ЬФП", - РПДХНБМ нЕЮЙЛ У ОЕПЦЙДБООПК РТСНПФПК Й ФТЕЪЧПУФША, Й ЕНХ УФБМП ПЮЕОШ ЦБМЛП УБНПЗП УЕВС. "с ОЕ Ч УПУФПСОЙЙ ВПМШЫЕ ЧЩОЕУФЙ ЬФП, С ОЕ НПЗХ ВПМШЫЕ ЦЙФШ ФБЛПК ОЙЪЛПК, ОЕЮЕМПЧЕЮЕУЛПК, ХЦБУОПК ЦЙЪОША", - РПДХНБМ ПО УОПЧБ, ЮФПВЩ ЕЭЕ УЙМШОЕК ТБЪЦБМПВЙФШУС Й Ч УЧЕФЕ ЬФЙИ ЦБМЛЙИ НЩУМЕК УИПТПОЙФШ УПВУФЧЕООХА ОБЗПФХ Й РПДМПУФШ. пО ЧУЕ ЕЭЕ ПУХЦДБМ УЕВС Й ЛБСМУС, ОП ХЦЕ ОЕ НПЗ РПДБЧЙФШ Ч УЕВЕ МЙЮОЩИ ОБДЕЦД Й ТБДПУФЕК, ЛПФПТЩЕ УТБЪХ ЪБЫЕЧЕМЙМЙУШ Ч ОЕН, ЛПЗДБ ПО РПДХНБМ П ФПН, ЮФП ФЕРЕТШ ПО УПЧЕТЫЕООП УЧПВПДЕО Й НПЦЕФ ЙДФЙ ФХДБ, ЗДЕ ОЕФ ЬФПК ХЦБУОПК ЦЙЪОЙ Й ЗДЕ ОЙЛФП ОЕ ЪОБЕФ П ЕЗП РПУФХРЛЕ. "фЕРЕТШ С ХКДХ Ч ЗПТПД, НОЕ ОЙЮЕЗП ОЕ ПУФБЕФУС, ЛБЛ ФПМШЛП ХКФЙ ФХДБ", - РПДХНБМ ПО, УФБТБСУШ РТЙДБФШ ЬФПНХ ПФФЕОПЛ ЗТХУФОПК ОЕПВИПДЙНПУФЙ Й У ФТХДПН РПДБЧМСС ЮХЧУФЧП ТБДПУФЙ, УФЩДБ Й УФТБИБ ЪБ ФП, ЮФП ЬФП НПЦЕФ ОЕ ПУХЭЕУФЧЙФШУС. уПМОГЕ РЕТЕЧБМЙМП ОБ ФХ УФПТПОХ УПЗОХЧЫЕКУС ФПОЕОШЛПК ВЕТЕЪЛЙ, - ПОБ ВЩМБ ФЕРЕТШ ЧУС Ч ФЕОЙ. нЕЮЙЛ ЧЩОХМ ТЕЧПМШЧЕТ Й ДБМЕЛП ЪБВТПУЙМ ЕЗП Ч ЛХУФЩ. рПФПН ПО ПФЩУЛБМ ТПДОЙЮПЛ, ХНЩМУС Й УЕМ ЧПЪМЕ ОЕЗП. пО ЧУЕ ЕЭЕ ОЕ ТЕЫБМУС ЧЩКФЙ ОБ ДПТПЗХ. "чДТХЗ ФБН ВЕМЩЕ?.." - ДХНБМ ПО ФПУЛМЙЧП. уМЩЫОП ВЩМП, ЛБЛ ФЙИП-ФЙИП ЦХТЮБМ Ч ФТБЧЕ НБМАУЕОШЛЙК ТПДОЙЮПЛ... "б ОЕ ЧУЕ МЙ ТБЧОП?" - ЧДТХЗ РПДХНБМ нЕЮЙЛ У ФПК РТСНПФПК Й ФТЕЪЧПУФША, ЛПФПТХА ПО ФЕРЕТШ УБН ХНЕМ ОБИПДЙФШ РПД ЧПТПИПН ЧУСЛЙИ ДПВТЩИ Й ЦБМПУФМЙЧЩИ НЩУМЕК Й ЮХЧУФЧПЧБОЙК. пО ЗМХВПЛП ЧЪДПИОХМ, ЪБУФЕЗОХМ ТХВБЫЛХ Й НЕДМЕООП РПВТЕМ Ч ФПН ОБРТБЧМЕОЙЙ, ЗДЕ ПУФБМУС фХДП-чБЛУЛЙК ФТБЛФ. мЕЧЙОУПО ОЕ ЪОБМ, УЛПМШЛП ЧТЕНЕОЙ ДМЙМПУШ ЕЗП РПМХУПЪОБФЕМШОПЕ УПУФПСОЙЕ, - ЕНХ ЛБЪБМПУШ, ЮФП ПЮЕОШ ДПМЗП, ОБ УБНПН ДЕМЕ ПОП ДМЙМПУШ ОЕ ВПМШЫЕ НЙОХФЩ, - ОП, ЛПЗДБ ПО ПЮОХМУС, ПО, Л ХДЙЧМЕОЙА УЧПЕНХ, РПЮХЧУФЧПЧБМ, ЮФП РП-РТЕЦОЕНХ УЙДЙФ Ч УЕДМЕ, ФПМШЛП Ч ТХЛЕ ОЕ ВЩМП ЫБЫЛЙ. рЕТЕД ОЙН ОЕУМБУШ ЮЕТОПЗТЙЧБС ЗПМПЧБ ЕЗП ЛПОС У ПЛТПЧБЧМЕООЩН ХИПН. фХФ ПО ЧРЕТЧЩЕ ХУМЩЫБМ УФТЕМШВХ Й РПОСМ, ЮФП ЬФП УФТЕМСАФ РП ОЙН, - РХМЙ ЗХУФП ЧЙЪЦБМЙ ОБД ЗПМПЧПК, - ОП ПО РПОСМ ФБЛЦЕ, ЮФП ЬФП УФТЕМСАФ УЪБДЙ Й ЮФП УБНЩК УФТБЫОЩК НПНЕОФ ФПЦЕ ПУФБМУС РПЪБДЙ. ч ЬФП НЗОПЧЕОЙЕ ЕЭЕ ДЧБ ЧУБДОЙЛБ РПТБЧОСМЙУШ У ОЙН. пО ХЪОБМ чБТА Й зПОЮБТЕОЛХ. х РПДТЩЧОЙЛБ ЧУС ЭЕЛБ ВЩМБ Ч ЛТПЧЙ. мЕЧЙОУПО ЧУРПНОЙМ ПВ ПФТСДЕ Й ПЗМСОХМУС, ОП ОЙЛБЛПЗП ПФТСДБ ОЕ ВЩМП: ЧУС ДПТПЗБ ВЩМБ ХУЕСОБ ЛПОУЛЙНЙ Й МАДУЛЙНЙ ФТХРБНЙ, ОЕУЛПМШЛП ЧУБДОЙЛПЧ, ЧП ЗМБЧЕ У лХВТБЛПН, У ФТХДПН РПУРЕЫБМЙ ЪБ мЕЧЙОУПОПН, ДБМШЫЕ ЧЙДОЕМЙУШ ЕЭЕ ОЕВПМШЫЙЕ ЗТХРРЛЙ, ПОЙ ВЩУФТП ФБСМЙ. лФП-ФП, ОБ ИТПНБАЭЕК МПЫБДЙ, ДБМЕЛП ПФУФБМ, НБИБМ ТХЛПК Й ЛТЙЮБМ. еЗП ПЛТХЦЙМЙ МАДЙ Ч ЦЕМФЩИ ПЛПМЩЫБИ Й УФБМЙ ВЙФШ РТЙЛМБДБНЙ, - ПО РПЫБФОХМУС Й ХРБМ. мЕЧЙОУПО УНПТЭЙМУС Й ПФЧЕТОХМУС. ч ЬФХ НЙОХФХ ПО, ЧНЕУФЕ У чБТЕК Й зПОЮБТЕОЛПК, ДПУФЙЗ РПЧПТПФБ, Й УФТЕМШВБ ОЕНОПЗП ХФЙИМБ; РХМЙ ВПМШЫЕ ОЕ ЧЙЪЦБМЙ ОБД ХИПН. мЕЧЙОУПО НБЫЙОБМШОП УФБМ УДЕТЦЙЧБФШ ЦЕТЕВГБ. рБТФЙЪБОЩ, ПУФБЧЫЙЕУС Ч ЦЙЧЩИ, ПДЙО ЪБ ДТХЗЙН ОБУФЙЗБМЙ ЕЗП. зПОЮБТЕОЛП ОБУЮЙФБМ ДЕЧСФОБДГБФШ ЮЕМПЧЕЛ - У УПВПК Й мЕЧЙОУПОПН. пОЙ ДПМЗП НЮБМЙУШ РПД ХЛМПО, ВЕЪ ЕДЙОПЗП ЧПЪЗМБУБ, ХРЕТЫЙУШ ЪБФБЙЧЫЙНЙ ХЦБУ, ОП ХЦЕ ТБДХАЭЙНЙУС ЗМБЪБНЙ Ч ФП ХЪЛПЕ ЦЕМФПЕ НПМЮБМЙЧПЕ РТПУФТБОУФЧП, ЮФП УФТЕНЙФЕМШОП ВЕЦБМП РЕТЕД ОЙНЙ, ЛБЛ ТЩЦЙК ЪБЗОБООЩК РЕУ. рПУФЕРЕООП МПЫБДЙ РЕТЕЫМЙ ОБ ТЩУШ, Й УФБМЙ ТБЪМЙЮЙНЩ ПФДЕМШОЩЕ ПВЗПТЕМЩЕ РОЙ, ЛХУФЩ, ЧЕТУФПЧЩЕ УФПМВЩ, СУОПЕ ОЕВП ЧДБМЙ ОБД МЕУПН. рПФПН МПЫБДЙ РПЫМЙ ЫБЗПН. мЕЧЙОУПО ЕИБМ ОЕНОПЗП ЧРЕТЕДЙ, ЪБДХНБЧЫЙУШ, ПРХУФЙЧ ЗПМПЧХ. йОПЗДБ ПО ВЕУРПНПЭОП ПЗМСДЩЧБМУС, ВХДФП ИПФЕМ ЮФП-ФП УРТПУЙФШ Й ОЕ НПЗ ЧУРПНОЙФШ, Й УФТБООП, НХЮЙФЕМШОП УНПФТЕМ ОБ ЧУЕИ ДПМЗЙН, ОЕЧЙДСЭЙН ЧЪЗМСДПН. чДТХЗ ПО ЛТХФП ПУБДЙМ МПЫБДШ, ПВЕТОХМУС Й ЧРЕТЧЩЕ УПЧЕТЫЕООП ПУНЩУМЕООП РПУНПФТЕМ ОБ МАДЕК УЧПЙНЙ ВПМШЫЙНЙ, ЗМХВПЛЙНЙ, УЙОЙНЙ ЗМБЪБНЙ. чПУЕНОБДГБФШ ЮЕМПЧЕЛ ПУФБОПЧЙМЙУШ, ЛБЛ ПДЙО. уФБМП ПЮЕОШ ФЙИП.

ЗДЕ вБЛМБОПЧ? - УРТПУЙМ мЕЧЙОУПО. чПУЕНОБДГБФШ ЮЕМПЧЕЛ УНПФТЕМЙ ОБ ОЕЗП НПМЮБ Й ТБУФЕТСООП.

ХВЙМЙ вБЛМБОПЧБ... - УЛБЪБМ ОБЛПОЕГ зПОЮБТЕОЛП Й УФТПЗП РПУНПФТЕМ ОБ УЧПА ВПМШЫХА, У ХЪМПЧБФЩНЙ РБМШГБНЙ ТХЛХ, ДЕТЦБЧЫХА РПЧПД. чБТС, УУХФХМЙЧЫБСУС ТСДПН У ОЙН, ЧДТХЗ ХРБМБ ОБ ЫЕА МПЫБДЙ Й ЗТПНЛП, ЙУФЕТЙЮЕУЛЙ ЪБРМБЛБМБ, - ЕЕ ДМЙООЩЕ ТБУФТЕРБЧЫЙЕУС ЛПУЩ УЧЕУЙМЙУШ ЮХФШ ОЕ ДП ЪЕНМЙ Й ЧЪДТБЗЙЧБМЙ. мПЫБДШ ХУФБМП РПЧЕМБ ХЫБНЙ Й РПДПВТБМБ ПФЧЙУЫХА ЗХВХ. юЙЦ, РПЛПУЙЧЫЙУШ ОБ чБТА, ФПЦЕ ЧУИМЙРОХМ Й ПФЧЕТОХМУС. зМБЪБ мЕЧЙОУПОБ ОЕУЛПМШЛП УЕЛХОД ЕЭЕ УФПСМЙ ОБД МАДШНЙ. рПФПН ПО ЧЕУШ ЛБЛ-ФП ПРХУФЙМУС Й УЯЕЦЙМУС, Й ЧУЕ ЧДТХЗ ЪБНЕФЙМЙ, ЮФП ПО ПЮЕОШ УМБВ Й РПУФБТЕМ. оП ПО ХЦЕ ОЕ УФЩДЙМУС Й ОЕ УЛТЩЧБМ УЧПЕК УМБВПУФЙ; ПО УЙДЕМ РПФХРЙЧЫЙУШ, НЕДМЕООП НЙЗБС ДМЙООЩНЙ НПЛТЩНЙ ТЕУОЙГБНЙ, Й УМЕЪЩ ЛБФЙМЙУШ РП ЕЗП ВПТПДЕ... мАДЙ УФБМЙ УНПФТЕФШ Ч УФПТПОХ, ЮФПВЩ УБНЙН ОЕ ТБУУФТПЙФШУС. мЕЧЙОУПО РПЧЕТОХМ МПЫБДШ Й ФЙИП РПЕИБМ ЧРЕТЕД. пФТСД ФТПОХМУС УМЕДПН.

ОЕ РМБЮШ, ХЦ ЮЕЗП ХЦ... - ЧЙОПЧБФП УЛБЪБМ зПОЮБТЕОЛП, РПДОСЧ чБТА ЪБ РМЕЮП. чУСЛЙК ТБЪ, ЛБЛ мЕЧЙОУПОХ ХДБЧБМПУШ ЪБВЩФШУС, ПО ОБЮЙОБМ УОПЧБ ТБУФЕТСООП ПЗМСДЩЧБФШУС Й, ЧУРПНОЙЧ, ЮФП вБЛМБОПЧБ ОЕФ, УОПЧБ ОБЮЙОБМ РМБЛБФШ. фБЛ ЧЩЕИБМЙ ПОЙ ЙЪ МЕУБ - ЧУЕ ДЕЧСФОБДГБФШ. мЕУ ТБУРБИОХМУС РЕТЕД ОЙНЙ УПЧУЕН ОЕПЦЙДБООП РТПУФПТПН ЧЩУПЛПЗП ЗПМХВПЗП ОЕВБ Й СТЛП-ТЩЦЕЗП РПМС, ПВМЙФПЗП УПМОГЕН Й УЛПЫЕООПЗП, УФМБЧЫЕЗПУС ОБ ДЧЕ УФПТПОЩ, ЛХДБ ИЧБФБМ ЗМБЪ. оБ ФПК УФПТПОЕ, Х ЧЕТВОСЛБ, УЛЧПЪШ ЛПФПТЩК УЙОЕМБ РПМОПЧПДОБС ТЕЮЙГБ, - ЛТБУХСУШ ЪПМПФЙУФЩНЙ ЫБРЛБНЙ ЦЙТОЩИ УФПЗПЧ Й УЛЙТД, ЧЙДОЕМУС ФПЛ. фБН ЫМБ УЧПС - ЧЕУЕМБС, ЪЧХЮОБС Й ИМПРПФМЙЧБС ЦЙЪОШ. лБЛ НБМЕОШЛЙЕ РЕУФТЩЕ ВХЛБЫЛЙ, ЛПРПЫЙМЙУШ МАДЙ, МЕФБМЙ УОПРЩ, УХИП Й ЮЕФЛП УФХЮБМБ НБЫЙОБ, ЙЪ ЛХТЦБЧПЗП ПВМБЛБ ВМЕУФЛПК РПМПЧЩ Й РЩМЙ ЧЩТЩЧБМЙУШ ЧПЪВХЦДЕООЩЕ ЗПМПУБ, УЩРБМУС НЕМЛЙК ВЙУЕТ ФПОЛПЗП ДЕЧЙЮШЕЗП ИПИПФБ. ъБ ТЕЛПК, РПДРЙТБС ОЕВП, ЧТБУФБС ПФТПЗБНЙ Ч ЦЕМФПЛХДТЩЕ ЪБВПЛЙ, УЙОЕМЙ ИТЕВФЩ, Й ЮЕТЕЪ ЙИ ПУФТЩЕ ЗТЕВОЙ МЙМБУШ Ч ДПМЙОХ РТПЪТБЮОБС РЕОБ ВЕМП-ТПЪПЧЩИ ПВМБЛПЧ, УПМЕОЩИ ПФ НПТС, РХЪЩТЮБФЩИ Й ЛЙРХЮЙИ, ЛБЛ РБТОПЕ НПМПЛП. мЕЧЙОУПО ПВЧЕМ НПМЮБМЙЧЩН, ЧМБЦОЩН ЕЭЕ ЧЪЗМСДПН ЬФП РТПУФПТОПЕ ОЕВП Й ЪЕНМА, УХМЙЧЫХА ИМЕВ Й ПФДЩИ, ЬФЙИ ДБМЕЛЙИ МАДЕК ОБ ФПЛХ, ЛПФПТЩИ ПО ДПМЦЕО ВХДЕФ УДЕМБФШ ЧУЛПТЕ ФБЛЙНЙ ЦЕ УЧПЙНЙ, ВМЙЪЛЙНЙ МАДШНЙ, ЛБЛЙНЙ ВЩМЙ ФЕ ЧПУЕНОБДГБФШ, ЮФП НПМЮБ ЕИБМЙ УМЕДПН, - Й РЕТЕУФБМ РМБЛБФШ; ОХЦОП ВЩМП ЦЙФШ Й ЙУРПМОСФШ УЧПЙ ПВСЪБООПУФЙ.

25 разом, они обрушились бы на него со всей силой своего страха, - пускай он выводит их отсюда, если он сумел их завести!.. И вдруг он действительно появился среди них, в самом центре людского месива, подняв в руке зажженный факел, освещавший его мертвенно-бледное бородатое лицо со стиснутыми зубами, с большими горящими круглыми глазами, которыми он быстро перебегал с одного лица на другое. И в наступившей тишине, в которую врывались только звуки смертельной игры, разыгравшейся там, на опушке леса, - его нервный, тонкий, резкий, охрипший голос прозвучал слышно для всех: - Кто там расстраивает ряды?.. Назад!.. Только девчонкам можно впадать в панику... Молчать! - взвизгнул он вдруг, по-волчьи щелкнув зубами, выхватив маузер, и протестующие возгласы мгновенно застыли на губах. - Слушать мою команду! Мы будем гатить болото - другого выхода нет у нас... Борисов (это был новый командир 3-го взвода), оставь поводырей и иди на подмогу Бакланову! Скажи ему, чтобы держался до тех пор, пока не дам приказа отступать... Кубрак! Выделить трех человек для связи с Баклановым... Слушайте все! Привяжите лошадей! Два отделения - за лозняком! Не жалеть шашек... Все остальные - в распоряжение Кубрака. Слушать его беспрекословно. Кубрак, за мной!.. - Он повернулся к людям спиной и, согнувшись, пошел к трясине, держа над головой дымящее смолье. И притихшая, придавленная, сбившаяся в кучу масса людей, только что в отчаянии вздымавшая руки, готовая убивать и плакать, вдруг пришла в нечеловечески быстрое, послушное яростное движение. В несколько мгновений лошади были привязаны, стукнули топоры, затрещал ольховник под ударами сабель, взвод Борисова побежал во тьму, гремя оружием и чавкая сапогами, навстречу ему уже тащили первые охапки мокрого лозняка... Слышался грохот падающего дерева, и громадная, ветвистая, свистящая махина шлепалась во что-то мягкое и гибельное, и видно было при свете зажженного смолья, как темно-зеленая, поросшая ряской, поверхность вздувалась упругими волнами, подобно телу исполинского удава. Там, цепляясь за сучья, - освещенные дымным пламенем, выхватывавшим из темноты искаженные лица, согнутые спины, чудовищные нагромождения ветвей, - в воде, в грязи, в гибели копошились люди. Они работали, сорвав с себя шинели, и сквозь разодранные штаны и рубахи проступали их напряженные, потные, исцарапанные в кровь тела. Они утратили всякое ощущение времени, пространства, собственного тела, стыда, боли, усталости. Они тут же черпали шапками болотную, пропахнувшую лягушечьей икрой воду и пили ее торопливо и жадно, как раненые звери... А стрельба подвигалась все ближе и ближе, делалась все слышнее и жарче. Бакланов одного за другим слал людей и спрашивал: скоро ли?.. скоро?.. Он потерял до половины бойцов, потерял Дубова, истекшего кровью от бесчисленных ран, и медленно отступал, сдавая пядь за пядью. В конце концов он отошел к лозняку, который рубили для гати, - дальше отступать было некуда. Неприятельские пули теперь густо свистели над болотом. Несколько человек работающих было уже ранено, - Варя делала им перевязки. Лошади, напуганные выстрелами, неистово ржали и вздымались на дыбы; некоторые, оборвав повода, метались по тайге и, попав в трясину, жалобно взывали о помощи. Потом партизаны, засевшие в лозняке, узнав, что гать окончена, бросились бежать. Бакланов, с ввалившимися щеками, воспаленными глазами, черный от порохового дыма, бежал за ними, угрожая опустошенным кольтом, и плакал от бешенства. Крича и размахивая смольем и оружием, волоча за собой упирающихся лошадей, отряд чуть не разом хлынул на плотину. Возбужденные лошади не слушались поводырей и бились, как припадочные; задние, обезумев, лезли на передних; гать трещала, разлезалась. У выхода на противоположный берег сорвалась с гати лошадь Мечика, и ее вытаскивали веревками, с исступленной матерной бранью. Мечик судорожно вцепился в скользкий канат, дрожавший в его руках от лошадиного неистовства" и тянул, тянул, путаясь ногами в грязном вербняке. А когда лошадь вытащили наконец, он долго не мог распутать узел, стянувшийся вокруг ее передних ног, и в яростном наслаждении вцепился в него зубами - в этот горчайший узел, пропитанный запахом болота и отвратительной слизью. Последними прошли через гать Левинсон и Гончаренко. Подрывник успел заложить динамитный фугас, и почти в тот момент, как противник достиг переправы, плотина взлетела на воздух. Через некоторое время люди очнулись и поняли, что наступило утро. Тайга лежала перед ними в сверкающем розовом инее. В просветы в деревьях проступали яркие клочки голубого неба, - чувствовалось, что там, за лесом, встает солнце. Люди побросали горящие головни, которые они до сих пор несли почему-то в руках, увидели свои красные, изуродованные руки, мокрых, измученных лошадей, дымившихся нежным, тающим паром, - и удивились тому, что они сделали в эту ночь. XVII Девятнадцать В пяти верстах от того места, где происходила переправа, через трясину был перекинут мост - там пролегал государственный тракт на Тудо Ваку. Еще со вчерашнего вечера, опасаясь, что Ле-винсон не останется ночевать в селе, казаки устроили засаду на самом тракте, верстах в восьми от моста. Они просидели там всю ночь, дожидаясь отряда, и слышали отдаленные орудийные залпы. Утром примчался вестовой с приказом - остаться на месте, так как неприятель, прорвавшись через трясину, идет по направлению к ним. А через каких-нибудь десять минут после того, как проехал вестовой, отряд Левинсона, ничего не знавший о засаде и о том, что мимо только что промчался неприятельский вестовой, тоже вышел на Тудо-Вакский тракт. Солнце уже поднялось над лесом. Иней давно растаял. Небо раскрылось в вышине, прозрачно-льдистое и голубое. Деревья в мокром сияющем золоте склонялись над дорогой. День занялся теплый, непохожий на осенний. Левинсон рассеянным взглядом окинул всю эту светлую и чистую, сияющую красоту и не почувствовал ее. Увидел свой отряд, измученный и поредевший втрое, уныло растянувшийся вдоль дороги, и понял, как он сам смертельно устал и как бессилен он теперь сделать что-либо для этих людей, уныло плетущихся позади него. Они были еще единственно не безразличны, близки ему, эти измученные верные люди, ближе всего остального, ближе даже самого себя, потому что он ни на секунду не переставал чувствовать, что он чем-то обязан перед ними; но он, казалось, не мог уже ничего сделать для них, он уже не руководил ими, и только сами они еще не знали этого и покорно тянулись за ним, как стадо, привыкшее к своему вожаку. И это было как раз то самое страшное, чего он больше всего боялся, когда вчерашним утром думал о смерти Метелицы... Он пытался взять себя в руки, сосредоточиться на чем-нибудь практически необходимом, но мысль его сбивалась и путалась, глаза слипались, и странные образы, обрывки воспоминаний, смутные ощущения окружающего, туманные и противоречивые, клубились в его сознании беспрерывно сменяющимся, беззвучным и бесплотным роем... "Зачем эта длинная, бесконечная дорога, и эта мокрая листва, и небо, такое мертвое и ненужное мне теперь?.. Что я обязан теперь делать?.. Да, я обязан выйти в Тудо-Вакскую долину... вак...скую долину... как это странно - вак...скую долину... Но как я устал, как мне хочется спать! Что могут еще хотеть от меня эти люди, когда мне так хочется спать?.. Он говорит - дозор... Да, да, и дозор... у него такая круглая и добрая голова, как у моего сына, и, конечно, нужно послать дозор, а уж потом спать... спать... и даже не такая, как у моего сына, а... что?.." - Что ты сказал? - спросил он вдруг, подняв голову. Рядом с ним ехал Бакланов. - Я говорю, надо бы дозор послать. - Да, да, надо послать; распорядись, пожалуйста... Через минуту кто-то обогнал Левинсона усталой рысью, - Левинсон проводил глазами сгорбленную спину и узнал Мечика. Ему показалось что-то неправильное в том, что Мечик едет в дозор, но он не смог заставить себя разобраться в этой неправильности и тотчас же забыл об этом. Потом еще кто-то проехал мимо. - Морозка! - крикнул Бакланов вслед уезжавшему. - Вы все-таки не теряйте друг дружку из виду... "Разве он остался в живых? - подумал Левинсон. - А Дубов погиб... Бедный Дубов... Но что же случилось с Морозкой?.. Ах, да - это было с ним вчера вечером. Хорошо, что я не видел его тогда..." Мечик, отъехавший уже довольно далеко, оглянулся: Морозка ехал саженях в пятидесяти от него, отряд тоже был еще виден. Потом и отряд и Морозка скрылись за поворотом. Нивка не хотела бежать рысью, и Мечик машинально подгонял ее: он плохо понимал, зачем его послали вперед, но ему велели ехать рысью, и он подчинялся. Дорога вилась по влажным косогорам, густо заросшим дубняком и кленом, еще хранившим багряную листву. Нивка пугливо вздрагивала и жалась к кустам. На подъеме она пошла шагом. Мечик, задремавший в седле, больше не трогал ее. Иногда он приходил в себя и с недоумением видел вокруг все ту же непроходимую чащу. Ей не было ни конца, ни начала, как не было ни конца, ни начала тому сонному, тупому, не связанному с окружающим миром состоянию, в котором он сам находился. Вдруг Нивка испуганно фыркнула и шарахнулась в кусты, прижав Мечика к каким-то гибким прутьям... Он вскинул голову, и сонное состояние мгновенно покинуло его, сменившись чувством ни с чем не сравнимого животного ужаса: на дороге в нескольких шагах от него стояли казаки. - Слезай!.. - сказал один придушенным свистящим шепотом. Кто-то схватил Нивку под уздцы. Мечик, тихо вскрикнув, соскользнул с седла и, сделав несколько унизительных телодвижений, вдруг стремительно покатился куда-то под откос. Он больно ударился руками в мокрую колоду, вскочил, поскользнулся, - несколько секунд, онемев от ужаса, барахтался на четвереньках и, выправившись наконец, побежал вдоль по оврагу, не чувствуя своего тела, хватаясь руками за что попало и делая невероятные прыжки. За ним гнались: сзади трещали кусты и кто-то ругался с злобными придыханиями... Морозка, зная, что впереди еще один дозорный, тоже плохо следил за тем, что творилось вокруг него. Он находился в том состоянии крайней усталости, когда совершенно исчезают всякие, даже самые важные человеческие мысли и остается одно непосредственное желание отдыха - отдыха во что бы то ни стало. Он не думал больше ни о своей жизни, ни о Варе, ни о том, как будет относиться к нему Гончаренко, он даже не имел сил жалеть о смерти Дубова, хотя Дубов был одним из самых близких ему людей, - он думал только о том, когда же наконец откроется перед ним обетованная земля, где можно будет приклонить голову. Эта обетованная земля представлялась ему в виде большой и мирной, залитой солнцем деревни, полной жующих коров и хороших людей, пахнущей скотом и сеном. Он заранее предвкушал, как он привяжет лошадь, напьется молока с куском пахучего ржаного хлеба, а потом заберется на сеновал и крепко заснет, подвернув голову, напнув на пятки теплую шинель... И когда внезапно выросли перед ним желтые околыши казачьих фуражек и Иуда попятился назад, всадив его в кусты калины, кроваво затрепетавшие перед глазами, - это радостное видение большой, залитой солнцем деревни так и слилось с мгновенным ощущением неслыханного гнусного предательства, только что совершенного здесь... - Сбежал, гад... - сказал Морозка, вдруг с необычайной ясностью представив себе противные и чистые глаза Мечика и испытывая в то же время чувство щемящей тоскливой жалости к себе и к людям,

←